История атлетики от Российской империи до России: Из истории цензуры в СССР

: 30 января 2017

В этой публикации мы приведем несколько архивных документов, которые относятся к середине 1970-х – началу 1980-х годов. Все эти документы связаны с функционированием института цензуры в СССР.

Хотя государства, которое принимало эти документы, не существует больше четверти века, и информационная ситуация сегодня радикально отличается от той, что сложилась 40 лет назад в Советском Союзе, мы полагаем, что эти документы представляют интерес и для профессионалов, специализирующихся на истории позднего СССР, и для любителей советской истории.

Мы публикуем:

1. Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, в передачах по радио и телевидению (Москва, 1976). Документ Главлита СССР (Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР). Документ поступил в редакцию журнала «Новый мир» в 1976 году.

2. Приказ № 21с от 11 октября 1977 года. Дополнение № 1 к «Перечню сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению» издания 1976 года.

3. Приказ № 13с от июля 1979 года. Дополнение № 2 к «Перечню сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению» издания 1976 года.

«Перечни…» в СССР выпускались несколько раз:

«Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати и по радио» (1949);

«Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, по радио и телевидению» (1958);

«Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению» (1976);

«Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению» (1987);

«Перечень сведений, запрещенных к опубликованию» 17 апреля 1990 года.

Кроме общих «Перечней…» существовали отраслевые, ограничивающие публикацию в открытой печати документов и сведений ДСП (для служебного пользования).

«Перечни…» Главлита (общие) и министерств (отраслевые) за разные годы частично публиковались в интернете.

Например, «Перечень сведений, не подлежащих опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению по Министерству путей сообщений Союза ССР» 1983 года (текстовая версия) опубликован на сайте «Наш транспорт».

Полная публикация «Перечня…» за 1976 и «Приказов…» за 1977 и 1979 годы, насколько нам известно, осуществляется впервые.

В дополнение к «Перечню…» и «Приказам…» мы публикуем «Письмо начальника отдела печати А. Скрыльника заместителю главного редактора журнала "Новый Мир" товарищу Видрашку Ф. К.»

В этом письме обсуждается цензурная правка повести Владимира Карпова «Полководец». (Владимир Карпов. Полководец. Документальная повесть. «Новый мир», 1982, № 5, № 6).

Публикацию документов предваряет статья Владимира Губайловского «Картинка низкого разрешения. Советская цензура, как фактор конструирования реальности» - о работе советской цензуры.

Документы публикуются в виде сканов jpg и файлов pdf. Обратите внимание: у каждого файла pdf указан его объем – файлы тяжелые и их загрузка для просмотра и чтения может занять достаточно много времени. Загрузка на мобильные устройства затруднена.

Сканирование и верстка документов Александры Приймак.

Алексей Косыгин выступает на XXV съезде КПСС в Кремлевском Дворце съездов с докладом об «Основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976-1980 годы», 1976 год.

Картинка низкого разрешения.

Советская цензура, как метод конструирования реальности

Часто советскую цензуру рассматривают, как некое иррациональное зло, своего рода начальственную паранойю. Но можно посмотреть на цензуру совсем под другим углом и постараться понять ее логику. На мой взгляд, такая логика действительно есть, и она довольно любопытна.

Основной документ, которым я буду пользоваться, ‒ «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению» (далее ‒ «Перечень»). Он выпущен в 1976 году Главлитом СССР ‒ Главным управлением по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР, экземпляр № 004253 под грифом «Секретно», переданный в редакцию «Нового мира» (документ полностью приведен ниже в этой публикации).

Экземпляры этого документа передавались во все центральные СМИ, и с ними работали редакторы, решая, можно ли те или иные сведения пропустить в открытую печать.

Редактор журнала самостоятельно не мог принять решение о публикации ‒ материал в любом случае шел в Главлит, а в некоторых случаях и в ГлавПУР (Главное политическое управление Советской армии и Военно-морского флота - см. приводимое в публикации "Письмо...", посвященное повести Владимира Карпова "Полководец", - оно адресовано редактору "Нового мира" именно из ГлавПУРа), и даже в КГБ. Но редактор тоже должен был проявлять бдительность. Чтобы вооружить его правильным пониманием этой бдительности и рассылался «Перечень…».

В СССР согласно Конституции 1936 года была свобода слова и печати:

«Статья 125. В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется законом:
а) свобода слова;
б) свобода печати;
в) свобода собраний и митингов;
г) свобода уличных шествий и демонстраций.
Эти права граждан обеспечиваются предоставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных условий, необходимых для их осуществления» (Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик утверждена Чрезвычайным VIII съездом Советов Союза ССР 5 декабря 1936 года. Цит. по сайту Исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова).

То есть, если свобода слова предполагает отсутствие предварительной цензуры, то официально цензуры в СССР не было.

Последний параграф «Перечня» ‒ 235-й ‒ запрещает для публикации в открытой печати «Сведений об органах Главлита СССР».

То есть одна из задач советской цензуры ‒ скрыть свое присутствие, мимикрировать под какие-то другие виды ограничений, например, под «охрану государственной тайны» (см. полное название Главлита). С тем, что охранять гостайну необходимо, а чтобы обеспечить ее сохранность нужна предварительная цензура, - любой (практически без исключений) советский человек был полностью согласен. И ему даже не приходило в голову, что во многих странах предварительной цензуры не существует. (Напомню, что сегодня в Российской Федерации нет предварительной цензуры и нет никакого органа аналогичного Главлиту).

В СССР была разработана сложная система уровней доступа ‒ грифов секретности. Самый низкий ‒ это документы с грифом «ДСП» («для служебного пользования» или «не для печати»). Они не предназначались для публикации в открытой печати, но были доступны специалистам, например, работникам министерств. Причем документы с грифом «ДСП», доступные, скажем, работникам Министерства мясомолочной промышленности были недоступны для работников Министерства цветной промышленности и наоборот. Информация расщеплялась, и цельную картину можно было увидеть только сверху.

Следующий уровень доступа ‒ документы с грифом «Секретно». «Перечень» как раз и является документом такого уровня; он определяет, какие сведения не могут упоминаться в открытой печати, какие источники допустимы для перепечатывания (это, например, документы съездов КПСС или газета «Правда» - полный список приведен во "Введении" к "Перечню"), а какие источники вообще нельзя упоминать (например, журналы «Военная мысль» и «Военный зарубежник»).

Я в основном буду говорить о той форме цензуры, которая сложилась в 1960-х ‒ первой половине 1980-х. Но для начала необходимо вернуться назад.

С конца 1920-х годов, когда начала повсеместно применяться жесткая форма цензуры, и до середины 1950-х - цензура была достаточно проста. Фактически она исключала любую свободу высказывания. И чем ближе к концу сталинского времени, тем она становилась жестче, уже не предписывая, о чём нужно молчать, а прямо диктуя, чтó следует говорить.

Но после XX съезда произошло ослабление тотального контроля публичных высказываний. Здесь не место подробно разбирать причины такого послабления, но отмечу некоторые моменты.

СССР не был самодостаточным в экономическом отношении государством, страна не могла производить всю необходимую для своих нужд продукцию, в первую очередь хлеб. Регулярные закупки хлеба начались в середине 1960-х и до самого конца Советского Союза только росли. Советская легкая промышленность не могла удовлетворить запросы населения, и советские люди покупали польские гарнитуры, югославские женские сапоги и финский сервелат. И хотя все сведения об импортно-экспортных операциях подпадали под цензурный запрет, совсем их спрятать не получалось. Например, в отчетных докладах на съездах КПСС говорилось о росте товарооборота со странами СЭВ.

Кроме того, СССР участвовал в международных программах, например, в программе «Год спокойного Солнца 1964‒1965» (о ней в «Перечне» упоминается особо) ‒ вся информация, переданная международным организациям, была открытой.

«Забота партии о растущем благосостоянии советского человека», которая пришла на смену сталинской системе и выразилась в материальном стимулировании труда, привела к тому, что этот человек что-то получил помимо лозунгов. А когда человек что-то получает, он оглядывается вокруг, а когда он оглядывается, он что-то видит и что-то понимает.

СССР был вынужден приоткрыть реальное положение дел в стране, в том числе для собственных граждан. И задача цензуры состояла в первую очередь в том, чтобы согласовать то, чтó человек видит, с тем, чтó он слышит по радио и читает в газетах.

Утверждать, что «все всё знали» и «никто газетам не верил», конечно, нельзя. Советский человек получал картину состояния страны и ее экономики из единственного источника ‒ советских СМИ (здесь даже иностранные радиостанции не помогали: за рубежом представление об экономическом положении в СССР тоже было весьма приблизительное), и во многом был вынужден им доверять.

«Черные дыры» в публичной информации оставались на протяжении всего существования цензуры. Это могли быть сведения о вооруженных силах, оборонной промышленности, гражданской обороне, пенитенциарной системе, заболеваемости и о других, иногда довольно неожиданных вещах. Например, «сведения, начиная с 1974 года, о факте посева опийного мака на территории СССР; размеры посевных площадей, валового сбора, закупок опия-сырца, семян и коробочек опийного мака» ‒ «Перечень», § 226.

Наличие таких «черных дыр» влекло за собой и неожиданные последствия. Так, запрещалось упоминать о Добровольном спортивном обществе (ДСО) «Зенит» (кроме одноимённой футбольной команды), поскольку это было ДСО оборонной промышленности, и наличие в городе «Зенита» свидетельствовало о том, что здесь есть оборонное предприятие. «Черная дыра» в информации была скорее кляксой, которая расползалась и закрывала совершенно невинные, на первый взгляд, сведения. Но такая «черная дыра» - случай как раз довольно простой, это – полный запрет на упоминание. Гораздо интереснее области, так сказать, частичной открытости.

В 1960-х ‒ начале 1980-х государство обладало почти такой же монополией на информацию, как и в сталинское тридцатилетие. (Исключение составляли самиздат и упомянутые выше иностранные радиостанции, вещавшие на СССР; но, чтобы заинтересоваться такими источниками, нужно было перестать верить советским газетам, а для этого требовались веские причины, которые имелись далеко не у всех.) В 1960‒1980-х цензура пыталась согласовать повседневный опыт советского человека с общей картиной, которую он получал сверху. А человек был уже не сталинский: он понимал, что его благосостояние ‒ и не в коммунистическом завтра, а прямо сейчас ‒ зависит от действительного положения дел. И человек был внимателен. А цензура должна была его убедить, что все идёт по плану.

Фактически это задача вполне художественная. Именно к этому стремится поэт или писатель, когда строит обобщающую частный опыт картину: если эта картина не подтверждается частным опытом, она работать не будет ‒ ей никто не поверит. А цензура хотела, чтобы той картинке, которую демонстрируют советские СМИ, верили, чтобы эта картинка получилась правдоподобной и для ее опровержения необходимо было приложить определенные усилия.

Нельзя сказать, что цензура руководствовалась только классовым чутьем - она строилась по вполне рациональной схеме. Я приведу один пример из «Перечня» ‒ картографические ограничения. Здесь принципы цензуры даны явно.

К публикации в открытой печати запрещены:

«§71.
1. Географические, тематические, туристические, учебные карты (в том числе карты и схемы, помещаемые в тексте, вкладками и вклейками в печатные издания) и атласы территории СССР, включая территориальные воды, как в целом, так и по частям масштабом 1 : 2 500 000 и крупнее, если эти карты составлены не на базе специальной карты-основы «Союз Советских Социалистических республик» масштаба 1 : 2 500 000 или других карт, изданных Главным управлением геодезии и картографии при Совете Министров СССР после 1964 года для открытой продажи.
2. Сведения о том, что карта «Союз Советских Социалистических республик» масштаба 1 : 2 500 000 1964 года и последующих лет издания является картой-основой или что на ее базе составляются все другие открыто издаваемые картографические материалы».

Далее указано, что на отрытых картах градусная сетка «не должна проводиться чаще, чем через 2 градуса» (в некоторых случаях градусную сетку разрешалось сгущать до 15 минут, в частности для небольших фрагментов территории ‒ протяженностью не более 10 градусов).

«На административных картах республик, краев и областей масштабов 1 : 600 000 и крупнее географическая сетка не наносится».

Если мы располагаем всеми существующими планами и схемами крупного масштаба (сама по себе задача практически невыполнимая), мы не сможем сложить из них общую карту ‒ из-за отсутствия на планах градусной сетки. Они не стыкуются. И об этом человек тоже знать не должен ‒ не должен он знать, что карты крупнее 1 : 2 500 000 с нанесенной градусной сеткой к публикации запрещены (цензура должна скрывать себя).

Главный принцип советской цензуры можно сформулировать так: общая картина дается только в низком разрешении, а из фрагментов более высокого разрешения ‒ общую картину сложить нельзя: фрагменты не согласуются друг с другом.

Если внимательно читать «Перечень», можно увидеть, что этот принцип соблюдается для всех видов информации. Так, например, нельзя сообщать информацию о количестве населения в городах и населенных пунктах, где число жителей менее 50 тысяч - сообщить можно только ту информацию, которая приведена в БСЭ, «Правде» или некоторых других разрешенных источниках, а если вы сами пересчитали, сколько в селе живет людей, это публиковать нельзя.

Нельзя сообщать об объемах производства на любых предприятиях (не только оборонных, но именно любых). А информацию в целом по стране могут сообщить опять-таки только доверенные источники ‒ доклады правительства или газета «Правда».

Человек мог достоверно знать, сколько подшипников производит его завод, потому что он на нем работал и отчитывался о выполнении плана, и сколько их произведено во всей стране, ‒ из отчетов на съезде партии. Но он не мог проверить информацию, которую сообщили в докладе генсека, ‒ потому что ничего не знал про другие заводы. И человек делал вывод: на моем заводе дела обстоят, прямо скажем, неблестяще, но судя по докладу на съезде ‒ на других всё отлично.

В некоторых случаях были запрещены к публикации только суммарные цифры, а единичные факты сообщать было можно. Так, об отдельных жертвах железнодорожных происшествий сообщать в открытой печати разрешалось, а вот об общем количестве погибших и пострадавших на всей железнодорожной ветке за любой период времени ‒ нет: если человек читал в районной газете, что кто-то погиб на железнодорожном переезде, то поневоле делал вывод, что этот погибший ‒ один из очень немногих погибших во всей стране, а значит это случайность, от которой никто не застрахован.

Другой принципиальный момент ‒ отсутствие масштабной единицы – той самой градусной сетки, которая упоминается в параграфе «Перечня» о картографической цензуре. А также отсутствие детальной информации об истории развитии экономической системы. О «росте благосостояния советского народа» в докладах съездов КПСС сообщается либо по сравнению с 1913 или 1940 годом, либо по сравнению с предыдущей пятилеткой (или слишком общо, либо в отрыве от контекста). Причем часто только в стоимостном выражении ‒ в рублях. При этом считается, что рубль 1965 года стоит ровно столько, сколько рубль 1976-го. Никаких независимых критериев оценки ‒ индексов цен, оценок уровня инфляции, сравнения с зарубежными рынками ‒ не существует.

В отчетном докладе председателя Совета министров СССР А. Н. Косыгина XXV съезду КПСС (1976) сказано: «Среднемесячная денежная заработная плана рабочих и служащих увеличилась за пятилетие на 20 процентов и достигла 146 рублей, а с добавлением выплат и льгот из общественных фондов ‒ 198 рублей в месяц» (XXV съезд Коммунистической партии Советского Союза. 24 февраля ‒ 5 марта 1976 года. Стенографический отчет: В 2 т. М., Изд-во политической литературы, 1976. Т. 2. С. 8.). Эти цифры советскому человеку что-то говорили: 200 рублей в месяц в 1976 году ‒ приличная зарплата. Так что всё у нас вроде бы неплохо, а если до такой зарплаты мало кто из моих знакомых дотягивает ‒ так это потому, что знакомые такие непутевые: работать надо лучше. Дальше Косыгин говорит: «Оплата труда колхозников выросла за пятилетку на 25 процентов» (Там же) ‒ и никаких абсолютных цифр не сообщает и тех базовых цифр, от которых рассчитывается рост не приводит. А других источников суммарной информации, кроме доклада, – нет, об этом как раз и заботится цензура.

Главный принцип цензуры ‒ давать общую картинку только в низком разрешении ‒ охватывал все сферы деятельности человека, в частности литературу. Слишком подробные картинки ‒ например, быт человека ‒ опасны, и их следует избегать. Так, «Толковый словарь Ожегова» (Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1949‒1992.) содержит словарную статью «Бытовизм»: «Описание быта, повседневности, жизни. Писатель склонен к бытовизму». (Курсив авторов словаря) Единственный пример словоупотребления явно взят из критической статьи и никакого другого словоупотребления не предлагается. Склонность к «бытовизму» однозначно осуждалась. Нет, не надо «описания быта, повседневности, жизни» (то, что критикуется описание «жизни», ‒ характерно), потому что такого рода описания дают слишком подробную картинку, а литература от крупного плана сразу переходит к общему (она просто по своему устройству ‒ инструмент обобщения и описания целого) ‒ а вот этого как раз и нельзя допускать. И цензоры мучили писателей, а писатели никак не могли взять в толк: почему? Ну что здесь такого написано? Им отвечали: «Это у вас бытовизм, это никому неинтересно».

Советская цензура одержала серьезную победу: нарисованная ею картинка оказалась правдоподобной и убедительной. Но в результате возникла острая информационная недостаточность, которая довольно быстро (к началу – середине 1980-х) привела к кризису языка описания. Чтобы управлять сложной иерархической системой, необходимо знать реальную картину, а реальная картина на всех уровнях доступа ‒ от публичной печати до секретных документов ‒ дробилась, и из фрагментов целое не складывалось. В идеальном случае целостная картина должна была возникать на самом верхнем уровне ‒ в правительстве, в ЦК КПСС. Но и этого не происходило, в частности потому, что в любой иерархической системе обратная связь (снизу вверх ‒ отчет о выполнении приказа) затруднена: никто не хочет докладывать о своих поражениях и потерях, а для реального управления точное представление о поражениях критически важно. Другого же исчерпывающего источника, кроме служебных рапортов, ‒ не было, в том числе и у высшего руководства страны. И даже на самом верху верили в ту картинку низкого разрешения, которую готовила цензура.

Владимир Губайловский