Когда белорусы "сосватали" Рябоконя, смоляне не обижались: человек возвратился на родину — где родился, там и пригодился. Переехал в Витебск и Костылев. Смоляне и тут не обижались: всё правильно, спортсмен и тренер должны быть вместе, вместе они горы своротят.
Первую гору своротили довольно быстро: Геннадий преодолел рубеж 500 кг в сумме троеборья. Для тяжёлой атлетики Беларуси, которая застыла на заржавленных рельсах, это явилось своеобразным толчком. Правда, штанга лишь чуть-чуть "ворохнулась" (четвёртое место в Ашхабаде) и опять застыла на той же колее.
Заявление Рябоконя о норме мастера спорта международного класса прозвучало почти, как гром среди ясного неба. Капитан сборной слыл спортсменом рассудительным, расчётливым, осторожным.
— А как же иначе? — удивлялся атлет. — Штангу кавалерийским наскоком не одолеешь. Гриф, сколько ни упирайся, не перегнёшь, а себя сломать — пара пустяков.
Рябоконь ни при каких обстоятельствах не стремился "перегнуть гриф". Адекватная оценка собственных сил, уровня спортивной формы — это не худо перенять бы многим нынешним мастерам. За 15 лет участия в состязаниях он не получил ни единой нулевой оценки. Геннадий серьезно ни разу не травмировался. По-своему, это редкие факты.
Прагматик и реалист, он считал: на каждом турнире не установишь и не повторишь личный рекорд. Следовательно, говорил атлет, необходимо строить подготовку так, чтобы пик формы приходился на важнейшие для тебя турниры — чемпионаты республики и страны. Остальные состязания должны рассматриваться как промежуточные этапы, и результаты на них следует показывать "промежуточные". Отступления от этого правила ("прыжки” и "дёрганья"), полагал атлет, чреваты негативными последствиями: нарушением планомерности в учебно-тренировочном процессе, потерей спортивной формы, психологическими и физическими травмами. Настоящий атлет товар лицом демонстрирует на самых авторитетных "ярмарках". Именно там он сдаёт главный экзамен, где непозволительны срывы, провалы, заминки, недобор килограммов: нельзя, ты подставляешь себя, тренера, общество, республику.
Уместно вспомнить: лучшие результаты, составляющие в жизни Рябоконя значительные вехи, достигнуты отнюдь не в домашних стенах.
Упреждая события, отмечу, что и рубеж мастера спорта международного класса он взял на вторых по значимости внутренних соревнованиях — Кубке страны.
Но до этого ещё далеко — целых два года. Геннадия знал, будут они, ох какими непростыми. У лучшего штангиста республики накопилось немало проблем. Две из них относились к числу "глухих", неразрешимых.
Начнём с условий тренировок, в которых атлет намеревался подняться до весьма высокого уровня: тот же Андерсон десять лет назад не смел думать о нём. Но на "бэби" не жалел долларов миллионер Гофман, создавший для любимца и национальной гордости Америки идеальную спортивную среду. Ну, а среда Рябоконя? Я с ней познакомился через пару недель после Ашхабада.
В первой половине дня пришёл в подтрибунное помещение витебского городского стадиона. Проверив редакционное удостоверение и выслушав мою просьбу, дежурная взяла огромную связку ключей и велела следовать за ней. Несколько минут мы путешествовали по тёмным и сыроватым лабиринтам. Наконец дежурная остановилась, позвенела ключами, почертыхалась и, распахнув неширокую дверь, сказала: "Смотрите, пожалуйста, только что вы здесь увидите?".
Действительно, смотреть было нечего. Международный стандарт здесь и не ночевал. В зале было холодно, время от времени через щели и трещины залетал колючий ветерок, напоминая, что на дворе январь. Теснота, оборудование элементарное, порядком изношенное. Два помоста, стойки для приседаний, "конь" для развития брюшного пресса, простенький станок для жима лёжа. Да ещё пара подставок — отрабатывать рывковые и толчковые подрывы. Не густо.
— А что делать? Наш брат, штангист, почти везде и всюду тренируется на уровне канализационной трубы, — сказал Рябоконь, узнав о моей экскурсии. — Жить-то надо. И расти надо.
Помолчал, побарабанил пальцами по столу.
— Если б только база... Шут с ней, как-нибудь перебьюсь. С Колей плохо.
Коля — это Костылев. Рябоконь был всего на шесть лет моложе тренера, называл его просто по имени. Не от фамильярности шло это — от уважения и жалости. "Плохо" с Николаем Григорьевичем стало уже в Смоленске — пристрастился к чарке. Надеялись: переберётся в Витебск, сменит обстановку — возьмет себя в руки, остановится. Не взял, не остановился. На этой почве Костылев ухитрился в рекордно короткие сроки переругаться и с правыми (их, по его твёрдому убеждению, не было), и с виноватыми. Рябоконю уделял внимания меньше и меньше. Началась драма порядочного человека — это придавало ей трагический оттенок.
Драма тренера — это и для ученика драма. Драма вдвойне, если он уважает и любит наставника, хочет ему помочь, но ничего путного из этого не получается. Смотрел на Колю, и сердце щемило: где его рельефная мускулатура, его широкая бугристая от мышц спина, его словно нарисованные руки, которые не только поднимали штангу, но и крутили "солнце" на турнике — уникальный случай среди штангистов. Коля уменьшается, усыхает, старится и опускается на глазах. Кошмар. Лисёнок под плащом грызёт и твою грудь. Терпи, мол скрывай, делай вид, что ничего худого не происходит. Но разве утаишь шило в мешке?
По сути дела Рябоконю предстояло сделать "скачок" в одиночку. Тяжело! Глаз Костылева, особенно в д совершенствования техники, был незаменимым. Как шлифовать? Уйти к другому специалисту? Исключено! Николая Григорьевича он не оставит ни при каких условиях. Да и кто в Витебске заменит его? Заменять надо самим собой, от этого на небо не вскочишь и в землю не закопаешься.
Первый и наиболее серьезный экзамен, к которому Рябоконь готовился практически на свой страх и риск — IV Спартакиада народов СССР. Лишь на заключительном этапе, когда сборная команда съехалась в Королищевичи (15-20 километров от Минска), "рекрут на часах" перевёл дух: рядом находились опытные тренеры — они освободили его от витебских забот. Рябоконь повеселел, а однажды, помимо своей воли, повеселил других, попав в смешную ситуацию (у тяжеловесов это случается нередко).
Атлеты жили в нескольких домиках дачного типа. Погода стояла ветреная, без солнца, с короткими дождями, по ночам в домиках было холодно. Попросили у завхоза подбросить одеял. Без энтузиазма воспринял он просьбу. Одеяла-то подбросил, но в отместку за лишние хлопоты демонстрировал полное разочарован штангистами. Скажем, ребята возвращаются с утренней зарядки. Все — в спортивных костюмах.
— А вот когда у меня отдыхал, — завхоз называл фамилию известного белорусского поэта, — то он делал зарядку в одних плавках и в любую погоду обливался холодной водой. Спал под обыкновенной простынёй и ни разу не чихнул.
Пошатнувшийся авторитет команды неожиданно восстановил её капитан. Понадобилась какая-то мелочь, и Геннадий отправился к завхозу. Взошёл на крылечко его резиденции, осторожно постучал в дверь высокое начальства.
— Войдите, — разрешило оно. В то же мгновение раздался треск, хруст, крылечко, пошатавшись, покорно обвалилось под посетителем. Завхоз, пережив некоторый испуг, пришёл в неописуемый восторг.
— Надо же, — восхищался он, — сколько всякого народа перебывало у меня, и всех держало крылечко. А под Геной рухнуло. Ай-да богатырь, ай-да Иван Поддубный!
Штангисты и в дальнейшем продолжали вести "теплолюбивый" образ жизни, однако завхоз сменил насмешку на милость и не вспоминал любимого им поэта.
На Спартакиаду отправилась команда средней руки. У Рябоконя кошки скребли на душе: что его ждёт в Москве? Знал: пристально будут наблюдать за ним и свои, и чужие. "Международников" в стране можно было пересчитать по пальцам, и каждого, кто претендовал на это звание, штангисты знали хорошо: беспроволочный телеграф функционировал исправно.
Соревнования проходили в две смены: утром (более слабая) и вечером (сильнейшая). Белорусы в элиту не попали, они, посмеиваясь, называли себя "жаворонками". Вечером все отправлялись в зал "Шахтёр” как обыкновенные зрители. Смотрели, оценивали, сравнивали, прикидывали.
За соревнованиями полутяжеловесов наблюдали с редким интересом. На них пришёл и Рябоконь, нарушив мудрое правило: пока не выступил сам, на состязания — ни шагу: надо беречь нервную энергию, которая и без того сжигается в ожидании своего часа.
Причина была уважительная, для тяжёлой атлетики, можно считать, историческая. Впервые атлет "обыкновенной" категории готовился набрать в сумме 500 кг — до этого она была по плечу только супертяжеловесам. Изумить тяжелоатлетический мир собирался Яан Тальтс.
В зале царило немного насторожённое, чуть недоверчивое, но приподнятое настроение, которое овладевает людьми, когда они ждут чуда, верят и не верят н него, но жаждут, чтоб оно свершилось.
Что можно сообщить о выступлении Тальтса? Его можно, пожалуй, сравнить с прекрасной молодой песней. Последняя ликующая нота — толчок 192,5 кг — и радость, как майский гром, прокатилась по залу. Ветераны тяжёлой атлетики плакали, мы обнимались, радуясь за незнакомого эстонского парня, который сегодня с блеском продемонстрировал: нет пределов силе человека.
В гостиницу возвращались молча. Все думали, конечно, об одном и том же.
— Ребята, не верится в то, что произошло, — прервал молчание Левоцкий, наш лучший "полутяж" (он вторым в республике выполнил норму мастера спорта международного класса.
— Пора привыкать, Лёня, — сказал Рябоконь. — Не век же нам смотреть на других снизу вверх.
— Ты прав, старина, — согласился Левоцкий. — Но как этого добиться, как?
Как добиться? — это вопрос вопросов в любом деле. Сколько есть замечательных проектов, захватывающих планов, благородных намерений. И сколь редко удается их осуществить; не знаем как, не умеем слово, мысль переплавить в дело. Не хватает ума, терпения, настойчивости.
Похоже, что это не давало покоя и Рябоконю после Спартакиады. Выступил он на ней хуже, чем хотелось — даже не повторил ашхабадский результат. А для выполнения нормы требовалось набрать 540 кг. В Москве лишь Л.Жаботинский перешагнул эту черту. Остальные участники до неё не дотянули.
С невесёлыми мыслями возвратился Геннадий в Витебск. Предстояло разобраться, почему за восемь месяцев, минувших после декабря, он не продвинулся вперёд. Неужто выбрал ошибочную стратегию и тактику?
Стратегию — нет. А вот в тактику, бесспорно, надо внести существенные коррективы. Анализ дневниковых записей свидетельствует: маловато (в контексте поставленной цели) работал над повышением интенсивности тренировок, недостаточно наращивал их объём.
Пожалуй, следует осторожно прибавить в собственном весе. Не увлекаться, не перебарщивать, но килограммов 10-15 определённо не помешают. Не забывать о "душе". Не паниковать. Не дёргаться. Терпеть. За 1,5-2 года вполне реально добраться до "международной" суммы.
Программу, очерченную мной в общем виде, Геннадий конкретизировал до мелочей, расписав её чуть ли не по дням. Реализовывал её, не отступая от намеченного плана, но по необходимости, по острой необходимости, вносил дополнения и изменения.
К примеру, интенсивные тренировки отрицательно сказались на сне. Уставал до предела, а уснуть не мог: слишком организм "разволнован". Надо помогать ему. Рябоконь исключил из рациона питания всё, что возбуждает нервную систему. Даже чай перестал пить, заменил его кипячёной водой. Летом очень любил понежиться на солнышке. Идя к норме "международника", отказывался от этой роскоши: расслабляет, не способствует "набору" килограммов собственного веса.
С ними, кстати, хлопот тоже хватало. Но их взяла на себя любимая жена и квалифицированный диетолог (по образованию и по роду занятий супруга Рябоконя музыкант-пианистка).
Проза спортивной жизни. Проза большой штанги. Питание, режим, тренировки. Порой через "не хочу", порой через "не могу”. Домашние компрессы на мелкие травмы и на ноющие суставы (старая болезнь давала о себе знать), хождения в диспансер: там болит и здесь болит.
Передышка исключена. Остановишься, замешкаешься – и "железо", не медля, прореагирует на это. Словно живое злопамятное существо, штанга караулит тебя, чтобы доказать: ты — ничто, я — всё. Постоянное напряжение, постоянное противостояние, постоянная борьба. Помощи не жди — её не будет.
Дорогу торить легче, если рядом соперник (или соперники), равный тебе. Рябоконь и в этом смысле одинок. Никто не шёл вровень с ним, все шли за спиной.
А время незаметно навешивало на свой невидимый гриф диски дней, недель, месяцев. Отмечено тридцатилетие. Ты уже давно отец семейства, дочери подрастают, просят не ездить на "эти соревнования" — им без папки скучно.
Милые Наденька и Юлька! Папке без вас тоже скучно. Но ездить на соревнования он должен, иначе закиснет и пропадёт. А папке надо ещё многое сделать, поэтому терпите, дорогие. Вот слетаю в Алма-Ату, потом несколько месяцев буду дома, буду с вами.
Алма-Ата принимала межведомственный командный чемпионат страны (позже он стал называться Кубком СССР). От Белоруссии за "Спартак" выступали Л.Левоцкий и Г.Рябоконь, за Вооружённые Силы — Р.Беленков и А.Голубович.
Незадолго до турнира Беленков прислал мне письмо. "Чувствуем себя хорошо, — сообщал Рафаил. — Акклиматизация проходит нормально, тренировки — интересно, Арнольд (Голубович) на прикидке толкнул 165 кг, я – 125 кг. Гена преподнёс себе и нам подарок: толкнул 200 кг".
Действительно, это был большой подарок. Впервые белорусский атлет поднял два центнера. Справится ли он с ними на официальном турнире?
Геннадий удивил всех, заказав для начальных подходов внушительнейшие веса. Жим — 180 кг, рывок — 150 кг, толчок — 200 кг. В случае удачных попыток сразу получались два рекорда республики (толчок и сумма) и где-то четвертый-пятый результат в стране.
— Хочет напугать соперников, — говорили в кулуарах скептики. — Начнутся соревнования, посмотрите — перезаявит.
Начались соревнования, смотрят: Рябоконь не перезаявляет. На штанге уже 175 кг. Последняя возможность дать задний ход — не даёт. Поставили 180 кг. Очередь Геннадия. Снаряд он зафиксировал безупречно. Добавляют 5 кг. Снова продемонстрировал чистейший жим. 187,5 кг. Мелкая погрешность — спортсмен сошёл с места: вес не считать.
Рывок. Два из трёх подходов успешные. Конечный результат — 155 кг — рекорд БССР.
Надо толкать 200 кг. Атлет в ударе, мелочиться не хочет. Сразу атакует два центнера. Раз — они на груди. Два — спортсмен встаёт из подседа. Три — выталкивает снаряд на прямые руки. Четыре — центнеры застывают над головой.
Как всё, оказывается, просто... Даже не верится, что ты на "международной" высоте. Неужели это сбылось? Сбылось! Видишь, зрители приветствуют тебя, стоя? Спасибо, добрые люди! Я счастлив, я вас люблю, я всегда буду помнить вас и ваш замечательный город. Душевный салют, Алма-Ата! Низкий поклон, Алма-Ата!
"Старость" в спорте подкрадывается совершенно незаметно и негаданно — с обычной жизнью не может быть никакого сравнения. Не успел оглянуться — вдруг видишь на сборах незнакомых ребят, которые называют тебя на "вы". Давно ли ты сам обращался с таким же почтением к 30-летнему ветерану и — надо же — неожиданно сам обрел его статус. Это "вы" звучит как звон штанги, нечаянно упавшей со стоек для приседаний: ты удивлён, ты в недоумении, тебе сначала кажется, что это ошибка, что тебя приняли за другого.
Потом с грустью понимаешь: нет, это не ошибка. Настала твоя осень. У твоих ровесников — где бы они ни работали — всё ещё впереди, а у тебя как у спортсмена — позади. Не хочется в это верить, сердце и разум протестуют, но факты — упрямая вещь: необходимо уступать дорогу молодым. Вон они какие смелые, сильные и немножко нахальные!
Рябоконя в республике никто не поджимал. Напротив: и атлеты, и тренеры, и руководители говорили: Гена, не торопись. Да и он сам, откровенно говоря, не спешил бы покинуть помост, если бы не дала знать о себе его техникумовская хворь. Заболели, заныли, застонали суставы и связки, которые за полтора десятка лет занятий штангой перенесли нечеловеческие нагрузки. Они требовали отдыха.
Рябоконь покидал спорт достойно и, если можно так выразиться, мягко. Случается, что у больших мастеров на финише характер несколько ужесточается. Обидно — не все планы выполнены; завидно — сколько возможностей у молодых; горько — вчерашние почитатели и поклонники тебя не замечают; тревожно — как сложится новая, малознакомая жизнь? Проблемы, проблемы... Они откладывают отпечаток на психологию человека.
У Геннадия перемены пошли в сторону усиления духовности: ещё более щедрой стали его доброта, снисходительней — отношение к человеческим слабостям, ещё более философской — жизненная позиция, глубже — взгляд на реальность.
К Рябоконю всегда тянулись дети, старики, женщины, веря — этот не обидит, этот защитит, этот подаст руку. Теперь же потянулись также и люди сильные, мужественные, но по разным причинам нуждающиеся в душевной поддержке, в простом участии. Я заметил это впервые на сборах спартаковской (союзной) команды в Алуште.
С утра курортный городок накрывал зной. Тысячи отдыхающих устремлялись к морю. Пляжи "трещали". Зато чудного благодатного солнца хватало с избытком: данное обстоятельство с лихвой компенсировало пляжные, жилищные, общепитовские и прочие неудобства.
Вечером, когда черноморская прохлада вытесняла из города дневную жару, его улицы и улочки заполняла пёстрая, яркая, загорелая публика. Кого только среди неё не было! Мелькали лица известных актёров театра и кино, эстрадных певцов, признанных и непризнанных поэтов.
Но, не в обиду им будет сказано, наибольшей популярностью пользовались хоккеисты московского "Спартака" — они начали подготовку к зимнему сезону в жаркой Алуште. Их-то и преследовали поклонники и юные поклонницы, оставив других знаменитостей в покое.
Хоккеисты регулярно наведывались в зал тяжёлой атлетики — качали силу для ледовых поединков. А "фанаты" сопровождали своих кумиров. Но тренироваться не мешали.
Вместе с игроками таскал железо и прославленный центральный нападающий Вячеслав Старшинов, дебютировавший в роли старшего тренера.
Старшинов был молчалив, задумчив и хмур. По-видимому, тосковал по хоккейной площадке, шайбе и клюшке (последующие события подтверждают данное предположение — Вячеслав оставил тренерский пост и несколько лет опять играл в хоккей).
"Оттаивал" тренер только в зале, когда им начинал "руководить" Рябоконь. Они подтрунивали друг над другом, посмеивались над тем, что у них отсутствует "трудовой подъём". Оба забывали о возрасте, вместе было хорошо. Тренировались не ветераны, а Гена и Слава, которые забывали, что они для остальных ребят Геннадий Фёдорович и Вячеслав Иванович.
Штангистам зеваки не надоедали. Скоро, однако, безмятежные деньки кончились. В спартаковские ряды влился двукратный олимпийский чемпион, армеец Леонид Жаботинский. Его звезда здорово померкла: на помосте царствовал Василий Алексеев. Тем не менее появление бывшего короля помоста всколыхнуло курортную Алушту. Жаботинского повсюду сопровождал эскорт болельщиков, которые жаждали проникнуть в зал.
— Будешь знать, как связываться со "Спартаком" посмеивался Рябоконь. — Это тебе не армия: "положено" ", "не положено". В штатском обществе иначе: что хочу, то и ворочу.
— Правду говоришь, Гена, истинную правду, — соглашался подполковник Жаботинский, по пути в зал с трудом преодолевший ораву почитателей.
При всей своей известности, двукратный олимпийский чемпион чувствовал себя одиноким. Специалисты и спортивные деятели поставили на нём крест, для сборной страны он был уже отрезанный ломоть. Не за курортной популярностью приехал он к спартаковцам, а с надеждой на доброе слово, на дружескую поддержку. Найдя их у Рябоконя, Жаботинский повеселел, воспрял духом. Он даже согласился встретиться на городском стадионе с любителями спорта. В свою "команду" под первым номером Леонид включил Рябоконя. В качестве зрителя на ней присутствовал и автор этих строк.
Собралось около тысячи человек. Виновник "торжества" находился в превосходном настроении: шутил, балагурил, остроумно отвечал на вопросы, охотно давал автографы. По правую руку у него сидел Геннадий. Леонид часто ссылался на него: мой друг Гена считает… мой друг Гена говорит... мой друг Гена подтверждает и т.д., вгоняя последнего в краску и в смущение. Напоследок Жаботинский окончательно "добил" своего друга Гену, объявив, что обязан сказать пару слов об этом "великолепном мужике".
— Хватит тебе, Леонид! — запротестовал Рябоконь. — Тоже мне, нашёл великого спортсмена...
— Не хватит! — решительно не согласился Жаботинский. — Кто сказал, что ты не большой атлет? Я думаю иначе.
Первую гору своротили довольно быстро: Геннадий преодолел рубеж 500 кг в сумме троеборья. Для тяжёлой атлетики Беларуси, которая застыла на заржавленных рельсах, это явилось своеобразным толчком. Правда, штанга лишь чуть-чуть "ворохнулась" (четвёртое место в Ашхабаде) и опять застыла на той же колее.
Заявление Рябоконя о норме мастера спорта международного класса прозвучало почти, как гром среди ясного неба. Капитан сборной слыл спортсменом рассудительным, расчётливым, осторожным.
— А как же иначе? — удивлялся атлет. — Штангу кавалерийским наскоком не одолеешь. Гриф, сколько ни упирайся, не перегнёшь, а себя сломать — пара пустяков.
Рябоконь ни при каких обстоятельствах не стремился "перегнуть гриф". Адекватная оценка собственных сил, уровня спортивной формы — это не худо перенять бы многим нынешним мастерам. За 15 лет участия в состязаниях он не получил ни единой нулевой оценки. Геннадий серьезно ни разу не травмировался. По-своему, это редкие факты.
Прагматик и реалист, он считал: на каждом турнире не установишь и не повторишь личный рекорд. Следовательно, говорил атлет, необходимо строить подготовку так, чтобы пик формы приходился на важнейшие для тебя турниры — чемпионаты республики и страны. Остальные состязания должны рассматриваться как промежуточные этапы, и результаты на них следует показывать "промежуточные". Отступления от этого правила ("прыжки” и "дёрганья"), полагал атлет, чреваты негативными последствиями: нарушением планомерности в учебно-тренировочном процессе, потерей спортивной формы, психологическими и физическими травмами. Настоящий атлет товар лицом демонстрирует на самых авторитетных "ярмарках". Именно там он сдаёт главный экзамен, где непозволительны срывы, провалы, заминки, недобор килограммов: нельзя, ты подставляешь себя, тренера, общество, республику.
Уместно вспомнить: лучшие результаты, составляющие в жизни Рябоконя значительные вехи, достигнуты отнюдь не в домашних стенах.
Упреждая события, отмечу, что и рубеж мастера спорта международного класса он взял на вторых по значимости внутренних соревнованиях — Кубке страны.
Но до этого ещё далеко — целых два года. Геннадия знал, будут они, ох какими непростыми. У лучшего штангиста республики накопилось немало проблем. Две из них относились к числу "глухих", неразрешимых.
Начнём с условий тренировок, в которых атлет намеревался подняться до весьма высокого уровня: тот же Андерсон десять лет назад не смел думать о нём. Но на "бэби" не жалел долларов миллионер Гофман, создавший для любимца и национальной гордости Америки идеальную спортивную среду. Ну, а среда Рябоконя? Я с ней познакомился через пару недель после Ашхабада.
В первой половине дня пришёл в подтрибунное помещение витебского городского стадиона. Проверив редакционное удостоверение и выслушав мою просьбу, дежурная взяла огромную связку ключей и велела следовать за ней. Несколько минут мы путешествовали по тёмным и сыроватым лабиринтам. Наконец дежурная остановилась, позвенела ключами, почертыхалась и, распахнув неширокую дверь, сказала: "Смотрите, пожалуйста, только что вы здесь увидите?".
Действительно, смотреть было нечего. Международный стандарт здесь и не ночевал. В зале было холодно, время от времени через щели и трещины залетал колючий ветерок, напоминая, что на дворе январь. Теснота, оборудование элементарное, порядком изношенное. Два помоста, стойки для приседаний, "конь" для развития брюшного пресса, простенький станок для жима лёжа. Да ещё пара подставок — отрабатывать рывковые и толчковые подрывы. Не густо.
— А что делать? Наш брат, штангист, почти везде и всюду тренируется на уровне канализационной трубы, — сказал Рябоконь, узнав о моей экскурсии. — Жить-то надо. И расти надо.
Помолчал, побарабанил пальцами по столу.
— Если б только база... Шут с ней, как-нибудь перебьюсь. С Колей плохо.
Коля — это Костылев. Рябоконь был всего на шесть лет моложе тренера, называл его просто по имени. Не от фамильярности шло это — от уважения и жалости. "Плохо" с Николаем Григорьевичем стало уже в Смоленске — пристрастился к чарке. Надеялись: переберётся в Витебск, сменит обстановку — возьмет себя в руки, остановится. Не взял, не остановился. На этой почве Костылев ухитрился в рекордно короткие сроки переругаться и с правыми (их, по его твёрдому убеждению, не было), и с виноватыми. Рябоконю уделял внимания меньше и меньше. Началась драма порядочного человека — это придавало ей трагический оттенок.
Драма тренера — это и для ученика драма. Драма вдвойне, если он уважает и любит наставника, хочет ему помочь, но ничего путного из этого не получается. Смотрел на Колю, и сердце щемило: где его рельефная мускулатура, его широкая бугристая от мышц спина, его словно нарисованные руки, которые не только поднимали штангу, но и крутили "солнце" на турнике — уникальный случай среди штангистов. Коля уменьшается, усыхает, старится и опускается на глазах. Кошмар. Лисёнок под плащом грызёт и твою грудь. Терпи, мол скрывай, делай вид, что ничего худого не происходит. Но разве утаишь шило в мешке?
По сути дела Рябоконю предстояло сделать "скачок" в одиночку. Тяжело! Глаз Костылева, особенно в д совершенствования техники, был незаменимым. Как шлифовать? Уйти к другому специалисту? Исключено! Николая Григорьевича он не оставит ни при каких условиях. Да и кто в Витебске заменит его? Заменять надо самим собой, от этого на небо не вскочишь и в землю не закопаешься.
Первый и наиболее серьезный экзамен, к которому Рябоконь готовился практически на свой страх и риск — IV Спартакиада народов СССР. Лишь на заключительном этапе, когда сборная команда съехалась в Королищевичи (15-20 километров от Минска), "рекрут на часах" перевёл дух: рядом находились опытные тренеры — они освободили его от витебских забот. Рябоконь повеселел, а однажды, помимо своей воли, повеселил других, попав в смешную ситуацию (у тяжеловесов это случается нередко).
Атлеты жили в нескольких домиках дачного типа. Погода стояла ветреная, без солнца, с короткими дождями, по ночам в домиках было холодно. Попросили у завхоза подбросить одеял. Без энтузиазма воспринял он просьбу. Одеяла-то подбросил, но в отместку за лишние хлопоты демонстрировал полное разочарован штангистами. Скажем, ребята возвращаются с утренней зарядки. Все — в спортивных костюмах.
— А вот когда у меня отдыхал, — завхоз называл фамилию известного белорусского поэта, — то он делал зарядку в одних плавках и в любую погоду обливался холодной водой. Спал под обыкновенной простынёй и ни разу не чихнул.
Пошатнувшийся авторитет команды неожиданно восстановил её капитан. Понадобилась какая-то мелочь, и Геннадий отправился к завхозу. Взошёл на крылечко его резиденции, осторожно постучал в дверь высокое начальства.
— Войдите, — разрешило оно. В то же мгновение раздался треск, хруст, крылечко, пошатавшись, покорно обвалилось под посетителем. Завхоз, пережив некоторый испуг, пришёл в неописуемый восторг.
— Надо же, — восхищался он, — сколько всякого народа перебывало у меня, и всех держало крылечко. А под Геной рухнуло. Ай-да богатырь, ай-да Иван Поддубный!
Штангисты и в дальнейшем продолжали вести "теплолюбивый" образ жизни, однако завхоз сменил насмешку на милость и не вспоминал любимого им поэта.
На Спартакиаду отправилась команда средней руки. У Рябоконя кошки скребли на душе: что его ждёт в Москве? Знал: пристально будут наблюдать за ним и свои, и чужие. "Международников" в стране можно было пересчитать по пальцам, и каждого, кто претендовал на это звание, штангисты знали хорошо: беспроволочный телеграф функционировал исправно.
Соревнования проходили в две смены: утром (более слабая) и вечером (сильнейшая). Белорусы в элиту не попали, они, посмеиваясь, называли себя "жаворонками". Вечером все отправлялись в зал "Шахтёр” как обыкновенные зрители. Смотрели, оценивали, сравнивали, прикидывали.
За соревнованиями полутяжеловесов наблюдали с редким интересом. На них пришёл и Рябоконь, нарушив мудрое правило: пока не выступил сам, на состязания — ни шагу: надо беречь нервную энергию, которая и без того сжигается в ожидании своего часа.
Причина была уважительная, для тяжёлой атлетики, можно считать, историческая. Впервые атлет "обыкновенной" категории готовился набрать в сумме 500 кг — до этого она была по плечу только супертяжеловесам. Изумить тяжелоатлетический мир собирался Яан Тальтс.
В зале царило немного насторожённое, чуть недоверчивое, но приподнятое настроение, которое овладевает людьми, когда они ждут чуда, верят и не верят н него, но жаждут, чтоб оно свершилось.
Что можно сообщить о выступлении Тальтса? Его можно, пожалуй, сравнить с прекрасной молодой песней. Последняя ликующая нота — толчок 192,5 кг — и радость, как майский гром, прокатилась по залу. Ветераны тяжёлой атлетики плакали, мы обнимались, радуясь за незнакомого эстонского парня, который сегодня с блеском продемонстрировал: нет пределов силе человека.
В гостиницу возвращались молча. Все думали, конечно, об одном и том же.
— Ребята, не верится в то, что произошло, — прервал молчание Левоцкий, наш лучший "полутяж" (он вторым в республике выполнил норму мастера спорта международного класса.
— Пора привыкать, Лёня, — сказал Рябоконь. — Не век же нам смотреть на других снизу вверх.
— Ты прав, старина, — согласился Левоцкий. — Но как этого добиться, как?
Как добиться? — это вопрос вопросов в любом деле. Сколько есть замечательных проектов, захватывающих планов, благородных намерений. И сколь редко удается их осуществить; не знаем как, не умеем слово, мысль переплавить в дело. Не хватает ума, терпения, настойчивости.
Похоже, что это не давало покоя и Рябоконю после Спартакиады. Выступил он на ней хуже, чем хотелось — даже не повторил ашхабадский результат. А для выполнения нормы требовалось набрать 540 кг. В Москве лишь Л.Жаботинский перешагнул эту черту. Остальные участники до неё не дотянули.
С невесёлыми мыслями возвратился Геннадий в Витебск. Предстояло разобраться, почему за восемь месяцев, минувших после декабря, он не продвинулся вперёд. Неужто выбрал ошибочную стратегию и тактику?
Стратегию — нет. А вот в тактику, бесспорно, надо внести существенные коррективы. Анализ дневниковых записей свидетельствует: маловато (в контексте поставленной цели) работал над повышением интенсивности тренировок, недостаточно наращивал их объём.
Пожалуй, следует осторожно прибавить в собственном весе. Не увлекаться, не перебарщивать, но килограммов 10-15 определённо не помешают. Не забывать о "душе". Не паниковать. Не дёргаться. Терпеть. За 1,5-2 года вполне реально добраться до "международной" суммы.
Программу, очерченную мной в общем виде, Геннадий конкретизировал до мелочей, расписав её чуть ли не по дням. Реализовывал её, не отступая от намеченного плана, но по необходимости, по острой необходимости, вносил дополнения и изменения.
К примеру, интенсивные тренировки отрицательно сказались на сне. Уставал до предела, а уснуть не мог: слишком организм "разволнован". Надо помогать ему. Рябоконь исключил из рациона питания всё, что возбуждает нервную систему. Даже чай перестал пить, заменил его кипячёной водой. Летом очень любил понежиться на солнышке. Идя к норме "международника", отказывался от этой роскоши: расслабляет, не способствует "набору" килограммов собственного веса.
С ними, кстати, хлопот тоже хватало. Но их взяла на себя любимая жена и квалифицированный диетолог (по образованию и по роду занятий супруга Рябоконя музыкант-пианистка).
Проза спортивной жизни. Проза большой штанги. Питание, режим, тренировки. Порой через "не хочу", порой через "не могу”. Домашние компрессы на мелкие травмы и на ноющие суставы (старая болезнь давала о себе знать), хождения в диспансер: там болит и здесь болит.
Передышка исключена. Остановишься, замешкаешься – и "железо", не медля, прореагирует на это. Словно живое злопамятное существо, штанга караулит тебя, чтобы доказать: ты — ничто, я — всё. Постоянное напряжение, постоянное противостояние, постоянная борьба. Помощи не жди — её не будет.
Дорогу торить легче, если рядом соперник (или соперники), равный тебе. Рябоконь и в этом смысле одинок. Никто не шёл вровень с ним, все шли за спиной.
А время незаметно навешивало на свой невидимый гриф диски дней, недель, месяцев. Отмечено тридцатилетие. Ты уже давно отец семейства, дочери подрастают, просят не ездить на "эти соревнования" — им без папки скучно.
Милые Наденька и Юлька! Папке без вас тоже скучно. Но ездить на соревнования он должен, иначе закиснет и пропадёт. А папке надо ещё многое сделать, поэтому терпите, дорогие. Вот слетаю в Алма-Ату, потом несколько месяцев буду дома, буду с вами.
Алма-Ата принимала межведомственный командный чемпионат страны (позже он стал называться Кубком СССР). От Белоруссии за "Спартак" выступали Л.Левоцкий и Г.Рябоконь, за Вооружённые Силы — Р.Беленков и А.Голубович.
Незадолго до турнира Беленков прислал мне письмо. "Чувствуем себя хорошо, — сообщал Рафаил. — Акклиматизация проходит нормально, тренировки — интересно, Арнольд (Голубович) на прикидке толкнул 165 кг, я – 125 кг. Гена преподнёс себе и нам подарок: толкнул 200 кг".
Действительно, это был большой подарок. Впервые белорусский атлет поднял два центнера. Справится ли он с ними на официальном турнире?
Геннадий удивил всех, заказав для начальных подходов внушительнейшие веса. Жим — 180 кг, рывок — 150 кг, толчок — 200 кг. В случае удачных попыток сразу получались два рекорда республики (толчок и сумма) и где-то четвертый-пятый результат в стране.
— Хочет напугать соперников, — говорили в кулуарах скептики. — Начнутся соревнования, посмотрите — перезаявит.
Начались соревнования, смотрят: Рябоконь не перезаявляет. На штанге уже 175 кг. Последняя возможность дать задний ход — не даёт. Поставили 180 кг. Очередь Геннадия. Снаряд он зафиксировал безупречно. Добавляют 5 кг. Снова продемонстрировал чистейший жим. 187,5 кг. Мелкая погрешность — спортсмен сошёл с места: вес не считать.
Рывок. Два из трёх подходов успешные. Конечный результат — 155 кг — рекорд БССР.
Надо толкать 200 кг. Атлет в ударе, мелочиться не хочет. Сразу атакует два центнера. Раз — они на груди. Два — спортсмен встаёт из подседа. Три — выталкивает снаряд на прямые руки. Четыре — центнеры застывают над головой.
Как всё, оказывается, просто... Даже не верится, что ты на "международной" высоте. Неужели это сбылось? Сбылось! Видишь, зрители приветствуют тебя, стоя? Спасибо, добрые люди! Я счастлив, я вас люблю, я всегда буду помнить вас и ваш замечательный город. Душевный салют, Алма-Ата! Низкий поклон, Алма-Ата!
"Старость" в спорте подкрадывается совершенно незаметно и негаданно — с обычной жизнью не может быть никакого сравнения. Не успел оглянуться — вдруг видишь на сборах незнакомых ребят, которые называют тебя на "вы". Давно ли ты сам обращался с таким же почтением к 30-летнему ветерану и — надо же — неожиданно сам обрел его статус. Это "вы" звучит как звон штанги, нечаянно упавшей со стоек для приседаний: ты удивлён, ты в недоумении, тебе сначала кажется, что это ошибка, что тебя приняли за другого.
Потом с грустью понимаешь: нет, это не ошибка. Настала твоя осень. У твоих ровесников — где бы они ни работали — всё ещё впереди, а у тебя как у спортсмена — позади. Не хочется в это верить, сердце и разум протестуют, но факты — упрямая вещь: необходимо уступать дорогу молодым. Вон они какие смелые, сильные и немножко нахальные!
Рябоконя в республике никто не поджимал. Напротив: и атлеты, и тренеры, и руководители говорили: Гена, не торопись. Да и он сам, откровенно говоря, не спешил бы покинуть помост, если бы не дала знать о себе его техникумовская хворь. Заболели, заныли, застонали суставы и связки, которые за полтора десятка лет занятий штангой перенесли нечеловеческие нагрузки. Они требовали отдыха.
Рябоконь покидал спорт достойно и, если можно так выразиться, мягко. Случается, что у больших мастеров на финише характер несколько ужесточается. Обидно — не все планы выполнены; завидно — сколько возможностей у молодых; горько — вчерашние почитатели и поклонники тебя не замечают; тревожно — как сложится новая, малознакомая жизнь? Проблемы, проблемы... Они откладывают отпечаток на психологию человека.
У Геннадия перемены пошли в сторону усиления духовности: ещё более щедрой стали его доброта, снисходительней — отношение к человеческим слабостям, ещё более философской — жизненная позиция, глубже — взгляд на реальность.
К Рябоконю всегда тянулись дети, старики, женщины, веря — этот не обидит, этот защитит, этот подаст руку. Теперь же потянулись также и люди сильные, мужественные, но по разным причинам нуждающиеся в душевной поддержке, в простом участии. Я заметил это впервые на сборах спартаковской (союзной) команды в Алуште.
С утра курортный городок накрывал зной. Тысячи отдыхающих устремлялись к морю. Пляжи "трещали". Зато чудного благодатного солнца хватало с избытком: данное обстоятельство с лихвой компенсировало пляжные, жилищные, общепитовские и прочие неудобства.
Вечером, когда черноморская прохлада вытесняла из города дневную жару, его улицы и улочки заполняла пёстрая, яркая, загорелая публика. Кого только среди неё не было! Мелькали лица известных актёров театра и кино, эстрадных певцов, признанных и непризнанных поэтов.
Но, не в обиду им будет сказано, наибольшей популярностью пользовались хоккеисты московского "Спартака" — они начали подготовку к зимнему сезону в жаркой Алуште. Их-то и преследовали поклонники и юные поклонницы, оставив других знаменитостей в покое.
Хоккеисты регулярно наведывались в зал тяжёлой атлетики — качали силу для ледовых поединков. А "фанаты" сопровождали своих кумиров. Но тренироваться не мешали.
Вместе с игроками таскал железо и прославленный центральный нападающий Вячеслав Старшинов, дебютировавший в роли старшего тренера.
Старшинов был молчалив, задумчив и хмур. По-видимому, тосковал по хоккейной площадке, шайбе и клюшке (последующие события подтверждают данное предположение — Вячеслав оставил тренерский пост и несколько лет опять играл в хоккей).
"Оттаивал" тренер только в зале, когда им начинал "руководить" Рябоконь. Они подтрунивали друг над другом, посмеивались над тем, что у них отсутствует "трудовой подъём". Оба забывали о возрасте, вместе было хорошо. Тренировались не ветераны, а Гена и Слава, которые забывали, что они для остальных ребят Геннадий Фёдорович и Вячеслав Иванович.
Штангистам зеваки не надоедали. Скоро, однако, безмятежные деньки кончились. В спартаковские ряды влился двукратный олимпийский чемпион, армеец Леонид Жаботинский. Его звезда здорово померкла: на помосте царствовал Василий Алексеев. Тем не менее появление бывшего короля помоста всколыхнуло курортную Алушту. Жаботинского повсюду сопровождал эскорт болельщиков, которые жаждали проникнуть в зал.
— Будешь знать, как связываться со "Спартаком" посмеивался Рябоконь. — Это тебе не армия: "положено" ", "не положено". В штатском обществе иначе: что хочу, то и ворочу.
— Правду говоришь, Гена, истинную правду, — соглашался подполковник Жаботинский, по пути в зал с трудом преодолевший ораву почитателей.
При всей своей известности, двукратный олимпийский чемпион чувствовал себя одиноким. Специалисты и спортивные деятели поставили на нём крест, для сборной страны он был уже отрезанный ломоть. Не за курортной популярностью приехал он к спартаковцам, а с надеждой на доброе слово, на дружескую поддержку. Найдя их у Рябоконя, Жаботинский повеселел, воспрял духом. Он даже согласился встретиться на городском стадионе с любителями спорта. В свою "команду" под первым номером Леонид включил Рябоконя. В качестве зрителя на ней присутствовал и автор этих строк.
Собралось около тысячи человек. Виновник "торжества" находился в превосходном настроении: шутил, балагурил, остроумно отвечал на вопросы, охотно давал автографы. По правую руку у него сидел Геннадий. Леонид часто ссылался на него: мой друг Гена считает… мой друг Гена говорит... мой друг Гена подтверждает и т.д., вгоняя последнего в краску и в смущение. Напоследок Жаботинский окончательно "добил" своего друга Гену, объявив, что обязан сказать пару слов об этом "великолепном мужике".
— Хватит тебе, Леонид! — запротестовал Рябоконь. — Тоже мне, нашёл великого спортсмена...
— Не хватит! — решительно не согласился Жаботинский. — Кто сказал, что ты не большой атлет? Я думаю иначе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий