Трофим Ломакин
(литературная запись В.Викторова)
(литературная запись В.Викторова)
Путь штангиста
Посвящаю эту книгу моему другу,
чемпиону мира,
заслуженному мастеру спорта СССР
Аркадию Никитовичу Воробьёву
чемпиону мира,
заслуженному мастеру спорта СССР
Аркадию Никитовичу Воробьёву
От автора
Разве смогли бы мы так быстро добиться успеха, не имея за плечами школы отечественной тяжёлой атлетики, опыта наших старших товарищей, преемников славных традиций этой школы?
Когда я задаю себе этот вопрос, то тут же вспоминаю Александра Васильевича Бухарова, "дядю Сашу", как любовно и почтительно называли все мы старейшего русского атлета; я вижу перед собой могучую фигуру Якова Григорьевича Куценко — замечательного спортсмена, коммуниста, неизменного парторга нашей команды; Николая Ивановича Шатова — первого советского рекордсмена мира, показавшего всем нам, молодым спортсменам, путь к высшим достижениям; Александра Ивановича Божко — первого заслуженного мастера спорта, с которым мне довелось вести борьбу; Николая Ивановича Лучкина — тренера моего друга и самого опасного соперника в спорте Аркадия Воробьёва; моих тренеров Алексея Михайловича Жижина и Израиля Бенционовича Механика. И я отвечаю себе: нет, не смогли бы. Наш путь — это только отрезок того большого пути, который прошли тяжелоатлеты России и Советского Союза.
Первый шаг
Полк, в котором я служил, в годы войны входил в состав частей Советской Армии, первыми нанёсших удар по японцам. Громя их квантунскую группировку, мы прошли через всю Манчжурию, завершая ту войну, которая началась
После войны командование послало меня, пехотинца, в военную школу учиться на мастера по авиационным приборам. Окончив учёбу, я, младший сержант, был направлен снова на Дальний Восток.
Я быстро сдружился с новыми товарищами, полюбил просторы аэродрома, чёткий ритм авиационной жизни, смелых и сильных людей — лётчиков. Но вот беда: в свободное от службы время я чувствовал себя одиноким. Все мои товарищи — старший сержант Анатолий Джогут, радист Дмитрии Холуянов, старший
С удивлением смотрел я на товарищей, которые после напряжённого трудового дня, вместо того чтобы отдохнуть, погулять, хватали чемоданчики и убегали на тренировку. Слово "тренировка" для меня
— Куда вы торопитесь? — говорил я товарищам. — Ведь с раннего утра на ногах. Передохнули бы, а потом пошли в кино или посидели в парке.
Но товарищи только усмехались и уходили, оставляя меня одного.
Так уж сложилась моя жизнь, что ни в детстве, ни в юности я не занимался спортом. Правда, в армии мне приходилось посещать занятия по физической подготовке, но это была только часть воинской учёбы, как стрельба, как марши. И упражнения на турнике во дворе казармы, и метание гранаты, и преодоление полосы препятствий никак не связывались в моём сознании со словом "спорт". То, что мои товарищи сами, добровольно в свободное время занимались физкультурой, поражало меня. А их, в свою очередь, поражало моё полнейшее равнодушие к спорту.
Каждый из товарищей пытался увлечь меня. Джогут убеждал, что я прирождённый центральный защитник футбольной команды. Холуянов говорил, что я законченный метатель и мне нужно только взять в руки молот, чтобы стать мировым рекордсменом. Илиневич клялся, что мне уготовлена судьба чемпиона по гимнастике, а Голубцов брался подготовить из меня за одну зиму непобедимого лыжника.
В конце концов, убедившись в том, что никто из них в одиночку сделать со мной ничего не сможет, все мои товарищи объединились и
Вот тогда-то и вступил в "заговор" моих товарищей физрук нашего полка лейтенант Орлов. Он стал убеждать меня в том, что я рождён быть штангистом, что мне надо обязательно встретиться с майором Игумновым. Но я в ответ только пожал плечами. Ну, если поднимание тяжестей тоже спорт, тогда я и без майора Игумнова могу считать себя чемпионом. Столько тяжестей, сколько пришлось перетаскать мне, не поднимал, наверное, ни один прославленный штангист мира.
Я уже забыл об этом разговоре с физруком, когда однажды августовским вечером Юрий Илиневич, собираясь на очередную тренировку, стал уговаривать меня пойти вместе с ним.
— Там сегодня ещё и майор Игумнов занимается, — сказал он как бы мимоходом.
И вот я переступил порог спортивного зала, окинул его взглядом, увидел взлетевшего ласточкой к потолку стройного гимнаста, выполнявшего упражнения на кольцах, а в стороне, у стены, сразу же заметил деревянный помост, окружённый группой широкоплечих людей. Посреди помоста стоял человек, затянутый в красное трико, со штангой в выпрямленных над головой руках.
Я подошёл к помосту и стал в сторонке. Нет, это была не вагонеточная ось, с которой упражнялись в свободную минуту мои товарищи, а настоящая штанга — на длинный стальной стержень с обоих концов были надеты большие железные диски.
Когда человек в красном трико опустил штангу, Илиневич подошёл к нему и негромко, но так, что я услышал, сказал: "Привёл, товарищ майор", и я понял, что речь идёт обо мне и что человек в красном трико и есть Игумнов. А тот посмотрел в мою сторону и кивнул головой:
— Ну-ка, младший сержант, снимай ремень. Испытай свою силушку. Восемьдесят килограммов выжмешь?
Я улыбнулся. Подумаешь, восемьдесят килограммов! Мне ведь приходилось таскать стокилограммовые кули с сахаром, ворочать многопудовые гранитные глыбы. Сняв ремень, я подошёл к штанге и легко поднял её. Все стоявшие вокруг переглянулись.
— А восемьдесят пять возьмёшь? — задорно спросил Игумнов.
— С вами вместе, товарищ майор, — ответил я, расхрабрившись.
Все рассмеялись. А когда я поднял и восемьдесят пять килограммов, и сто, и сто пять, Игумнов перестал улыбаться и сказал мне:
— Ну вот что. Если будешь заниматься, то станешь отличным спортсменом. Понял? Приходи на следующую тренировку.
Но на следующую тренировку я не пришёл. На другое утро после посещения спортивного зала мне с трудом удалось подняться с постели. Ныло всё тело — спина, руки, ноги, — будто это не штангу, а меня самого швыряли вчера на пол. Товарищи, глядя на меня, только посмеивались, а я, не в силах скрыть боли, злился и давал себе слово никогда больше не брать в руки штангу.
"Достаточно я перетаскал за свою короткую жизнь тяжестей, — говорил я себе, — достаточно потрудился с лопатой и кайлом. С меня хватит."
Напрасны были все попытки, все ухищрения Илиневича снова заманить меня в спортивный зал. В ответ я твердил ему только одно: "С меня хватит!"
Но спустя неделю, в то время, когда я работал в самолёте, проверяя приборы, за мной прибежал дежурный.
— Младший сержант Ломакин, к командиру полка.
Командир встретил меня грозно.
— Вы почему на тренировки не ходите? — спросил он меня. — Особого приглашения ждёте? Майор Игумнов мне тут все телефоны оборвал.
Я стоял, не зная, что и ответить.
— Завтра в восемнадцать ноль-ноль быть на занятиях. Можете идти, — произнёс командир полка и вдруг, посмотрев мне в глаза и увидев моё хмурое, сердитое лицо, внезапно рассмеялся и добавил: — Ну чего насупились? У вас ведь, говорят, большие способности. Можете на всю страну прославиться и страну нашу прославить на весь мир. Это понимать надо. Майор Игумнов всё твердит, будто вы самородок редкой величины.
Тут-то я и не выдержал.
— У меня эти самородки вот уже где сидят, — сказал я, в сердцах хлопая себя по шее. — С детства только о них и слышал, сколько
Командир с недоумением смотрел на меня.
— Что-то я не пойму, о чём вы ведёте речь, — сказал он. — Садитесь, рассказывайте.
И вот что я рассказал командиру полка.
Ломакины испокон веков жили на Алтае, и все они — и мой прадед, и дед, и отец — были старателями. То есть все они добывали золото. Наши места для этой работы самые подходящие. Алтайские горы таят в своих недрах много богатств. Село Никольское, где я вырос, раскинулось на берегу реки Баранча. Жители нашей деревни хлеб не сеяли — искали золото. Для этого и далеко ходить не надо было. Помню, я ещё мальчишкой таскал отцу обед на прииск — всего полтора километра от дома. Так что первые мои детские воспоминания связаны с золотом, с разговорами о нём. А по вечерам на щербатом столе отец раскладывал "капсюли" — так назывались маленькие пакетики из бумаги, в которых он приносил намытое золотишко.
Когда я немного подрос, то стал помогать отцу. Недаром у нас говорят — "мыть" золото. Вся работа золотоискателя связана с водой и проходит на берегу ручьёв и речек. Старшие вскрывали пласт, добирались до золотоносного слоя, а мы, мальчишки, на лотке промывали песок и смотрели, не блеснёт ли на его поверхности золотая солнечная искорка. Если добудешь
Так мы и трудились всей семьёй — мой дед Трофим Фёдорович, отец Фёдор Трофимович, и я, маленький Трофим (у нас в семье все мальчики нарекались только Фёдорами и Трофимами).
Работником я стал рано. Изучил старательское дело: как жилу искать, как бить шурфы, как гнать лаву (так на Алтае называется разрез открытой выработки).
Старатели моют золото круглый год — и зимой, и летом. Но я зимой с отцом не работал. В школе учился. Отец у меня был не очень грамотный, но ученье уважал и дружил с сельским учителем Василием Ивановичем Кузнецовым.
Папаша у меня был здоровенным: в кулачных боях самым главным, и я, видимо, в него пошёл, а может быть, от работы рано раздался в плечах.
Как мне, бывало, хотелось летним днём сбегать на речку и выкупаться, земляники собрать, кислицей полакомиться, смородиной, рыбу половить — у нас в реке рыбы было много: вьюнов, хариусов, пескарей... Но времени на это не хватало. Надо было помогать отцу: валить в колоду песок, шуровать его гребком, работать на грохоте. А часто мы надолго уходили из дому, искали новые жилы, по неделям жили в лесу.
В 1939 году я окончил школу, а было мне тогда пятнадцать лет. Тут вернулся с якутских приисков мой сводный брат Александр. Про Якутию он рассказывал просто
Мы доехали сначала до Бийска, потом до Иркутска, там сели на пароход и поплыли вниз по Ангаре.
До Заярска добирались трое суток. Затем поехали на машинах
Семь дней мы плыли по Лене до Якутска, а там в ожидании парохода, который должен был везти нас дальше, устроились грузчиками в порт. Таскали на баржу провиант, мешки, бочки. Наконец двинулись
Кругом была тайга и болота. Река Аллах быстрая, порожистая. Течением лодки разбивало. От
Так наконец добрались мы
Я привык к трудной жизни на Алтае, но здесь мне работа показалось в десять раз тяжелее. Суровые места и люди суровые. Для начала я пошёл по баракам, по бригадам искать себе место, но меня никто не брал — я был слишком молодым. Никто не верил, что у меня хватит силёнок для тяжёлой таёжной работы. На дворе был ещё август, а уже выпал снег, вода в ручьях стала ледяной.
Наконец я встретил среди старателей земляка из Бийска Прокопия Малышева. Вместе с ним работал сын, мой однолеток, — и они приняли меня в бригаду. И вот впервые вышел я на работу на новом месте.
Начали с того, что разложили на земле костры, "пожоги", как их там называют, стали оттаивать пласт. Пахло углём, дым ел глаза. Это показалось мне удивительным: лето, а земля мёрзлая. Зимой стало ещё труднее. Чтобы размягчить землю, мы клали в шахту раскалённые камни — бут. Многие стремились трудиться на поверхности, у колод с водой. А я старался работать в шахте — там было всё же теплее...
Прошёл не один месяц, пока я наконец освоился с тяжёлым старательским трудом и стал полноправным членом бригады. Так я прожил в Якутии
Я тогда не знал, что, добывая золото для страны, добываю для себя не меньшую драгоценность — выносливость, силу. Но пришёл день, когда эти качества мне очень пригодились.
Даже отделённые многими тысячами километров от фронта, мы, приисковые рабочие, внимательно следили за ходом гигантской битвы, с болью в сердце слушали каждый день по радио всё более и более тревожные сообщения. Гитлеровцы наступали, рвались в глубину России.
Я и мои товарищи по работе не раз писали заявления с просьбами отправить нас на фронт — но неизменно получали один и тот же ответ: "Считайте себя на фронте". Но моя мечта всё же сбылась: однажды
Так я и оказался на границе Манчжурии, а вместо кайла взял в руки винтовку. Скрывать не буду, служба была нёлегкой.
Ко всему я, кажется, привык, а вот на следующий день после встречи с майором Игумновым с постели не мог подняться. Тогда я сказал себе: "Нет, хватит с меня. Достаточно я потаскал мешков, бадей с песком, гранитных валунов, тяжёлой пехотной амуниции, чтобы ещё и штанги ворочать. Да и зачем мне это: специальность у меня теперь тонкая, деликатная, имею дело со стальными волосками, пружинками, а они не силы требуют, а нежности".
— Так что вы уж разрешите мне, товарищ командир, — попросил я командира полка, — к этому тяжёлому вопросу больше не возвращаться. А если надо спортом мне заниматься, то я себе
Так закончил я свой рассказ, и командир полка, внимательно слушавший меня, оказал:
— Ну что ж, Ломакин, спорт — это дело добровольное. Неволить вас никто не будет. Одно замечу: вы вот старателем были, а того не понимаете, что майор Игумнов тоже старатель. Вот скажите: если бы вы нащупали в недрах земли самородок, успокоились бы, пока его не достали? Все жилы себе, наверное, растянули бы, тонны песка перекопали, а достали бы. Вот так и Игумнов. Он нащупал самородок и хочет достать его на пользу людям... Что же, ладно, можете быть свободным.
Но свободным, выйдя из кабинета командира, я себя не почувствовал. У меня всё звучали в ушах его последние слова. После этой беседы я взглянул на майора Игумнова другими глазами.
Старатель! Это слово сближало меня с майором, делало понятной его настойчивость. Он искал способных ребят, готов был посвящать им всё своё свободное время, учить их; и хотя поднимание тяжестей
— Прибыл! — радостно встретил меня майор Игумнов. — Хорошо! Ну что же, снимай ремень.
Пришлось снять ремень. Но дальше всё пошло совсем не так, как в первое моё посещение. Никто не предлагал мне больше поднимать стокилограммовую штангу. После нескольких предварительных упражнений Игумнов сказал:
— Ну что же, Ломакин, принимаем тебя в наше братство. Становись на весы. — И, заметив моё недоумение, спросил: — Что, не знаешь, для чего? Я объясню. Количество поднятых килограммов во многом зависит от веса спортсмена. Чем больше вес атлета, тем более тяжёлую штангу он может поднять. Поэтому все тяжелоатлеты разделяются на весовые категории: легчайшая
И когда стало известно, что мой вес
— Будешь, стало быть, выступать в полутяжёлом весе. Тебе предстоит изучить технику классического троеборья, в которое входят жим, рывок и толчок. Слышал
Я вынужден был признаться, что ничего не слышал и даже не подозревал, что штангу поднимают разными способами.
— Ну вот и отлично, —
И в самом деле, все упражнения со штангой — выпады вперёд, приседания, наклоны — проводились с небольшим весом и сразу мне понравились. Они приятно растягивали мышцы, были необычны по темпу, по разнообразию движений. И я первые в этот день почувствовал, что в моих руках зажат не мёртвый груз, а как бы живое сильное существо, которое покоряется мне, когда я действую правильно, и сопротивляется моим усилиям, когда я ошибаюсь.
Потом я смотрел, как занимались другие спортсмены, и Игумнов, стоя рядом со мной, говорил:
— Вот посмотри, как выполняется жим.
И я видел, как атлет энергичными усилиями ног и корпуса плавно отрывал штангу от пола и поднимал её на грудь, а затем, по сигналу Игумнова, усилиями одних лишь рук выжимал вверх.
— Вот это и есть первое упражнение классического троеборья, — говорил мне Игумнов. — Силовое упражнение. А теперь посмотри рывок. Это самое сложное, как мы говорим, "темповое" движение.
И я видел, как тяжёлая штанга отрывалась от помоста, как в тот момент, когда гриф штанги был на уровне живота спортсмена, следовал резкий рывок, стремительное приседание и штанга оказывалась уже на выпрямленных кверху руках.
Если бы рядом не было Игумнова, если бы он не объяснял мне, что к чему, рывок показался бы мне, наверное, одним лёгким стремительным движением. Спортсмен выполнял его так непринужденно, словно штанга ничего не весила. Но, слушая рассказ тренера, я понял, что рывок требует от спортсмена исключительной согласованности движений, безукоризненной техники и даже смелости. Я подумал: "Неужели я смогу
А в то время как я, стоя у помоста, думал об этом, один из учеников Игумнова уже готовился к третьему движению — толчку.
Как оказалось, толчок — это своеобразное сочетание жима и рывка. Коротким энергичным усилием штанга берётся на грудь, атлет подседает под штангу, как в рывке, а затем, встав из подседа, уже выталкивает её, одновременно вытягиваясь в ровную стойку.
Как объяснил мне Игумнов, толчок позволяет поднять вес больший, чем при жиме или рывке, и потому особенно важен для конечного результата — суммы килограммов. А как раз эта сумма и определяет победителя на соревнованиях.
Спортсмен может добиться выдающегося результата в одном из трёх движений, но если в двух других движениях результат у него низкий, то не видать ему первого места. Настоящий штангист должен быть силён в каждом из упражнений, входящих в классическое троеборье.
С тренировки я возвращался полный впечатлений. Мне тогда не было ясно, как достичь в штанге мастерства, но уже хотелось достичь его, и я с нетерпением ждал следующего дня занятий.
Я быстро подружился с моими новыми
С каждой неделей я чувствовал, как моё тело наливается новой силой, как оно становится стройней и гибче. Через два с половиной месяца регулярных занятий я уже научился не бояться штанги, смело идти на "подрыв", как называют штангисты внезапный подброс штанги от бёдер вверх, хорошо выполнял "подсед" и знал, для чего его нужно делать. Чем тяжелее штанга, тем труднее её поднять. Подсаживаясь под неё, спортсмен, словно домкратом, вздымает её вверх всей пружинной силой своего тела.
Научился я, правда не совсем ещё точно, выполнять жим, рывок и толчок, и штанга как бы подружилась с моими ладонями. Она всё реже вырывалась из моих рук, мне удавалось зафиксировать всё больший вес.
Однажды, явившись на тренировку, я сразу же заметил, что происходит
— Поедем в Ленинград, — объявил мне старший лейтенант Шендарович, заметив мой недоумённый взгляд.
Я был ошеломлён: мы поедем в Ленинград? Неужели я увижу Россию, всю Россию — от края и до края, увижу и Москву, и город Ленина? Это казалось мне совершенно невероятным.
Для того чтобы понять ту радостную сумятицу, которая поднялась в моей душе, надо помнить, что всю свою жизнь я провёл на Алтае, в Якутии, в самых глухих её местах, да ещё на Дальнем Востоке. Я никогда не видел России, как называли мы, сибиряки и дальневосточники, центральные районы нашей Родины. Сколько раз, задумавшись над газетой или книгой, я мысленно совершал это далёкое путешествие. И вдруг оно вот так сразу должно было произойти наяву.
Я так разволновался, что даже забыл спросить, для чего же мы едем в Ленинград, и не подумал, что это путешествие может быть связано всё с той же штангой, которая в тот момент, забытая всеми, лежала на помосте.
Тут я услышал слова майора Игумнова, обращённые ко мне:
— Ну, Трофим, смотри не подкачай, будешь участвовать в розыгрыше первенства Советской Армии.
Только тогда я наконец понял, что мне предстоит не только впервые побывать в Москве и в Ленинграде, но и впервые принять участие в спортивной борьбе.
Путешествие в прошлое и будущее
Велико было удивление пассажиров, когда они увидели на первой же большой остановке спортивную тренировку на перроне. Нам предстоял долгий путь, и если бы мы не тренировались в дороге, то плохо выглядели бы в Ленинграде на соревнованиях.
С тех пор мне пришлось много поездить, побывать во многих странах, но не было более радостного путешествия, чем эта первая поездка в Москву.
Десять дней в поезде... Всё это время от рассвета до темноты я, почти не отрываясь, простоял у окна. Передо моими глазами проплывала моя страна, мой Советский Союз. Сколько я читал обо всех этих местах, как часто пытался представить их себе так же ясно и ощутимо, как родной Алтайский край, как якутскую тайгу, как побережье Тихого океана. А теперь я своими глазами видел равнины Западной Сибири, пересекал полноводную Обь, любовался склонами Уральских гор и на остановках упражнялся со штангой.
С каким жадным любопытством окидывал я взором просторы нашей страны, с каким огромным нетерпением ждал приближения к Москве... Двигались мы быстро, но осень обгоняла нас. Багрянцем зажигались леса, тёмной водой наливались дорожные колеи, дождик штриховал горизонт, но мне казалось, что всё вокруг озаряет весеннее солнце.
В Москву мы приехали 7 ноября. С самого раннего утра нам навстречу из поездного репродуктора неслись праздничные песни, бой кремлёвских курантов, шум Красной площади. И казалось, что наш поезд движется вперёд вместе с мотопехотой и танками, проходившими в те минуты мимо Мавзолея Ленина.
Мы вышли на площадь трёх вокзалов под вечер, когда промаршировали уже последние колонны демонстрантов. В камере хранения были оставлены вещи. Мы оказались свободны. Перед нами лежали праздничные, оживлённые улицы столицы. Куда же прежде всего пойти? Конечно, на Красную площадь. Такси помчало нас по широким магистралям, за его стёклами мелькали огромные нарядные дома, кругом толпились люди, звучали музыка, пение, смех.
Старший лейтенант Шендарович служил в части, которая обороняла Москву в сорок первом году, и теперь он на правах москвича взялся быть нашим проводником. Вот улица Горького, площадь Маяковского, памятник Пушкину, а там впереди уже виднелись рубиновые звёзды Кремля. Когда мы подъехали к Красной площади, уже стемнело и разом вспыхнули огни иллюминаций. Я долго стоял у Мавзолея и не мог оторвать взгляда от красного флага, озарённого лучами прожектора, горделиво реявшего над зданием Верховного Совета.
На следующее утро мы вышли на перрон Московского вокзала в Ленинграде и прежде всего поехали устраиваться на жильё в Институт физического воспитания имени Ленина.
Расположившись в общежитии и разложив вещи, мы уже совсем было собрались ехать осматривать город, но майор Игумнов повёл нас на тренировку в зал. Он был неумолим, так же как и в дороге. Он хотел, чтобы мы вступили в борьбу во всеоружии.
Впрочем, нашлось время и для прогулок. До соревнования оставалась неделя, и всё свободное от тренировок время мы провели в музеях и в театрах, с жадностью осматривая город, где всё было связано с историей России, с историей революции.
Однажды вся наша команда во главе с Игумновым и ленинградским штангистом мастером спорта Алексеем Михайловичем Жижиным, с которым мы успели подружиться, забрела на Михайловскую площадь, одну из красивейших площадей Ленинграда. Мы любовались величественным зданием Русского музея, когда Жижин обратил наше внимание на старинный невысокий дом.
— Здесь жил Владислав Францевич Краевский, — сказал Жижин, — из этого дома вышли первые российские силачи.
Должен признаться, что тогда фамилия Краевского мне ничего не сказала, и я не постеснялся сообщить об этом. И тут же у порога дома я услышал волнующий рассказ о том, как шестьдесят лет назад здесь зародилась отечественная тяжёлая атлетика. Я и не подозревал, что у российских штангистов такая большая и славная история, что они были одними из первых спортсменов, прославивших свою Родину за рубежом.
Врач Владислав Францевич Краевский считал, что лучшим лекарством против всех человеческих недугов являются не микстуры, а спорт. Пациентами Краевского стали не больные, слабые люди, а широкоплечие силачи. Он искал их повсюду и приводил к себе на квартиру, в которой рядом с врачебным кабинетом был оборудован огромный, залитый светом спортивный зал. Все стены этого зала от потолка до пола были увешаны портретами и фотографиями знаменитых атлетов, пол обит мягким красным ковром, на котором лежали гири, гантели, штанги, а с потолка свешивались гимнастические кольца и трапеции.
На квартире Краевского
Кружок организовали, и его двери широко открылись для всех — инженеров и грузчиков, художников и кузнецов, артистов и студентов, приказчиков и врачей. Занятия проводил сам Краевский. Он написал книгу "Развитие физической силы", в которой утверждал: "У нас есть много людей великих по духу. Есть художники, поэты, учёные... Но есть ли среди нас люди сильные? Это вопрос!"
Владислав Францевич сам же и ответил на этот вопрос. За шестнадцать лет своей деятельности он воспитал целую плеяду знаменитых российских силачей — штангистов и борцов. И чем больше Краевский увлекался этой благородной работой, тем с большей уверенностью он утверждал: "Мы можем иметь замечательных силачей, да не одного, а многих... Россия даст таких атлетов, каких нет в Европе".
Слова старого доктора оказались пророческими. Его ученик Владислав Пытлясинский победил знаменитого немецкого борца Карла Абса. Другой его ученик,
В марте 1889 года воспитанник Владислава Францевича Краевского Сергей Иванович Елисеев прибыл в Милан для того, чтобы принять участие в розыгрыше первенства мира.
В то время не существовало разделений на весовые категории. Тяжёлой атлетикой занимались сильные, атлетически сложённые, высокие люди. Среди тринадцати гигантов — претендентов на титул чемпиона мира — российский атлет был совсем незаметным. Его вес не превышал восьмидесяти килограммов, в то время как каждый из его противников
Каково же было удивление всех, когда именно Елисеев завоевал мировое первенство. Он добился выдающихся по тем временам результатов.
Это был поистине триумф российского спорта. Но Краевский справедливо считал, что Елисеев — это только начало, это только первая ласточка будущих побед российских штангистов. Увы, старый доктор не дожил до того времени, когда его слова претворились в жизнь.
Вот что услышал я о замечательном родоначальнике славной плеяды советских штангистов, со многими из которых мне пришлось встретиться через несколько дней. Я уже слышал об их выдающихся победах на розыгрышах первенства мира
Но если рассказ Жижина, знакомство с Владиславом Францевичем Краевским и его учениками были для меня путешествием в прошлое, то предстоявшие соревнования, первые соревнования в моей жизни, рисовались увлекательным путешествием в будущее. Я должен был увидеть настоящих знаменитых силачей. Я должен был испытать свои возможности, почувствовать, могу ли я рассчитывать на успех, прав ли был майор Игумнов, предсказывая мне славное будущее на спортивной арене.
Однажды утром за несколько дней до начала соревнований Игумнов повёз нас смотреть место предстоявшей борьбы. Состязания должны были проходить в ленинградском Доме офицеров, и я был поражён, увидев огромный зал с тяжелоатлетическим помостом, боксёрским рингом и борцовским ковром. Здесь всё было приспособлено для тренировок: прекрасные учебные залы, просторные, облицованные кафелем душевые комнаты, комнаты для массажа и отдыха. Здесь я впервые встретился с Юрием Дугановым, тогда ещё молодым мастером. Я увидел, как он занимается, и с трепетом выслушал его советы. Меня поразило, что Дуганов тренируется только в полсилы, и он мне объяснил, что так и надо поступать, никогда не стремясь к подниманию максимального веса. Здесь же тренировался и Алексей Жижин, которому суждено было в ближайшее время стать моим тренером.
Наконец наступило 15 ноября, долгожданный день начала всеармейского первенства по тяжёлой атлетике. В состязаниях принимали участие не только штангисты, но также борцы и боксёры.
Мы выстроились на сцене для парада. Раздались звуки Государственного
Всё было мне в новинку: и большое количество зрителей, и ослепительно сверкавшие люстры, и жеребьёвка, и взвешивание. Одно меня успокаивало — что выступать я буду только на третий день и к этому времени успею приглядеться, немного прийти в себя. Но когда мои товарищи Чегодин и Попов вышли на помост, я почувствовал, что не могу сдержать волнения, будто сам начинаю единоборство со штангой. Я следил за каждым движением друзей, радовался их удачам. На второй день волнений стало ещё больше. Выступал Шендарович, с которым я подружился в дороге, и мой учитель Игумнов. Они заняли четвёртое и пятое места. И я подумал, что как было бы хорошо, если бы мне удалось оказаться хотя бы на десятом месте.
Приближался третий день соревнований. Впервые в жизни я узнал, что такое бессонница. "Уж не заболел ли я? — мучила меня всю ночь одна и та же мысль. — Смогу ли завтра выступать?" Утром меня стала тревожить другая мысль. Мне вдруг показалось, что я обязательно перепутаю жим с толчком. В жиме штангу надо взять на грудь и поднимать только после судейского хлопка, а я боялся, что в горячке начну выжимать штангу сразу же после её взятия на грудь.
Весь день мои товарищи напоминали мне: "Жди хлопка". И весь день я постоянно твердил одну фразу: "Жди хлопка... жди хлопка... жди хлопка".
Двадцать штангистов полутяжёлого веса выстроились на сцене. В одном строю со мной стояли такие знаменитые атлеты, как заслуженный мастер спорта Александр Божко, а также мастера спорта Виль Холин и Николай Комышев. Когда в процессе представления они один за другим делали шаг вперёд, зал встречал их громом аплодисментов. Но вот прозвучало моё имя, и я на внезапно ослабевших ногах шагнул вперёд. Послышались жидкие хлопки. Это меня подбадривали мои друзья по команде.
Жим начался с семидесяти килограммов. Но я решил вступить в борьбу, когда на штанге будет девяносто. Ведь в каждом движении по правилам соревнований у меня имелось всего три попытки, и их необходимо было использовать с толком.
В зале снова прозвучало моё имя: "К штанге вызывается Трофим Ломакин". В одно мгновенье моё тело покрыл пот, и последнее, что я услышал, выходя на помост, был громкий шёпот Игумнова: "Жди хлопка".
Я не помню, как выжал первый вес. Я пришёл в себя только в тот момент, когда штанга, слегка подпрыгнув, снова оказалась на помосте. "Неужели всё правильно, неужели я выжал девяносто килограммов?" — думал я, принимая поздравления товарищей. Так же легко мне удалось поднять и девяносто пять килограммов.
Но вот на штангу поставили стокилограммовый вес. Я подошёл к ней, присел, взял гриф "в замок", — крепко сжал большой палец четырьмя другими пальцами. Ещё ни один подъёмный мускул не включился в работу, но воля была уже собрана, тело готово к упругому движению. Мгновенье — и штанга прочно легла на мою грудь. И тут, забыв обо всём, забыв о правилах и судьях, я, не дожидаясь хлопка, выжал снаряд.
— Вес не засчитан, — услышал я голос судьи.
В первое мгновенье мне захотелось броситься к нему и сказать, что я хорошо знаю о двухсекундной паузе, но я тут же понял, что сделать уже ничего нельзя и мне остаётся только примириться с поражением.
Огорчённый, убитый неудачей, шёл я с помоста за кулисы, где ждали меня товарищи. Я думал, что увижу недовольные лица и услышу упрёки. Но меня встретили улыбками, а тренер, похлопав по плечу, сказал: "Эх ты, зубрила! Ничего, не огорчайся, всё ещё впереди".
И в самом деле, всё было ещё впереди. Рывок я начал с девяноста килограммов, затем поднял девяносто пять и, наконец, сто. Но когда я уходил, использовав свою третью, последнюю попытку, Божко ещё только готовился к выходу на помост. Он вырвал сто семнадцать с половиной килограммов. Я не верил своим глазам. Неужели подобное возможно? Нет, мне, наверное, никогда не поднять такой вес...
Настал черёд последнего движения классического троеборья — толчка. Я поднял сто семнадцать с половиной килограммов и попросил поставить на штангу сто двадцать два с половиной.
— Вес взят, — объявил судья.
Окрылённый успехом, я прибавил ещё пять килограммов. Вот штанга оказалась у меня на груди. Вот я поднял её выше — и вдруг мысль, что этот огромный вес в любую минуту может обрушиться на мою голову, привела меня в смятение. Вопреки правилу, что штанга должна быть тихо опущена на помост, я со всего размаха бросил её вниз.
"Испугался!" — вспыхнула в мозгу безжалостная мысль. Я посмотрел в зал: не смеются ли зрители? А тут ещё судья подозвал меня к себе и сделал замечание.
Как плохо я кончил своё первое соревнование! Теперь я стал лишь зрителем, теперь мне оставалось только смотреть, как будут вести борьбу настоящие штангисты, — те, кто не боится штанги, те, кто умеет подчинить себе слепую силу тяжести.
На штангу установили 130 кг. "Это, наверное, для Божко", — подумал я. Но нет, на помост вышел незнакомый мне широкоплечий, коренастый парень.
— Кто это? — спросил я шёпотом Игумнова.
— Это Воробьёв, моряк из Севастополя, — ответил мне тренер. — Молодой, но смелый. Посмотрим, на что он способен.
Я стал напряжённо следить за движениями незнакомого мне атлета. Мне хотелось, чтобы этот смелый парень поднял штангу. И я горестно вздохнул, когда ему это не удалось сделать. Я следил за тем, как Воробьёв сердито шагает по сцене, как натирает свои сильные руки магнезией, как снова решительно направляется к штанге и снова не может совладать с нею.
В последней попытке Воробьёва опять постигла неудача. Моряк, как принято говорить у нас, штангистов, "схватил баранку", но это не уменьшило моего расположения к нему. Хотелось подойти к молодому спортсмену, пожать ему руку и пожелать удачи.
Но тут я вспомнил, что сейчас должна решиться судьба первенства: к штанге выходили последние атлеты. Теперь судьи должны были подсчитать количество очков, и наши успехи и неудачи должны были превратиться в бесстрастные колонки цифр, выведенных в судейском протоколе.
Объявили результаты штангистов полутяжёлого веса. Первое место завоевал Александр Божко, второе — Виль Холин, третье — Николай Комышев, четвёртое — Богданов. А пятое место занял я.
Пятое место среди двадцати сильнейших полутяжеловесов Советской Армии — это была, конечно, победа. Кроме того, я показал на первом же своём соревновании результат, соответствовавший норме первого разряда. Но больше всего обрадовало меня то обстоятельство, что наша команда заняла четвёртое место после Москвы, Ленинграда и Киева. Мы обнимались и поздравляли друг друга, благодарили майора Игумнова, а он благодарил нас.
Наш успех оказался, видимо, полнейшей неожиданностью для всех. Недаром Александр Божко
Этот тренировочный план, написанный рукой штангиста, который толкнул на моих
Божко так же, как и Дуганов, советовал мне не подходить на тренировках к предельному весу, обязательно развивать тягу, поднимая штангу только до пояса, шлифовать "подрывы", не жалея сил, выполнять со штангой приседания, наклоны, и обязательно делать гимнастическую зарядку.
— У вас все движения идут ровно, — сказал мне на прощанье Божко. — Это очень хорошие данные для троеборца. Имейте это в виду и тренируйте жим, рывок и толчок, не увлекаясь
Пришёл день прощания с Ленинградом, с новыми знакомыми, с Институтом физического воспитания, к которому я успел уже привыкнуть за эти десять дней. Штангисты разъезжались по домам. В долгий обратный путь двинулись и мы.
Дома нас встретили торжественно, а мой портрет был даже напечатан в газете.
— Ну смотрите, Ломакин, теперь не ударьте лицом в грязь, — сказал мне командир полка. И добавил с улыбкой: — А помните, как вы бегали от Игумнова и как вы даже обиделись, когда узнали, что он считает вас самородком? Вот теперь вас вытащили на поверхность. Не жалеете об этом?
Я должен был признаться командиру полка, что не жалею, но настроение у меня было неважным. Каким бедным показался мне наш спортивный зал, как пусто было вокруг!
Наступили холода, а наш зал не отапливался. Многие мои товарищи по поездке в Ленинград перестали посещать тренировки. Но я и Игумнов продолжали упорно заниматься. Мы поставили в зале
Так прошла зима, а в мае начальник физподготовки полка вызвал меня и спросил:
— Хотите ехать учиться в Ленинград?
Я растерялся от неожиданности и не нашёлся сразу, что ответить.
— А куда учиться? — наконец спросил я охрипшим от волнения голосом.
— В Институт физического воспитания имени Ленина. Туда уже едут Шендарович, наш боксёр капитан Синявский и сержант Новиков — лыжник.
В ответ я смог только утвердительно кивнуть головой.
От мысли, что я снова окажусь в городе, который мне так полюбился, что я приду в институт уже не гостем, что я буду тренироваться с известными штангистами, мне хотелось прыгать и вертеться колесом.
Вскоре наступил день прощания. Я в последний раз побывал на аэродроме у самолётов своей эскадрильи, в последний раз потренировался с майором Игумновым и крепко обнял моего первого учителя, поблагодарив его за всё. Друзья пожелали мне новых успехов.
Студенческая жизнь
Вот почему для меня эти экзамены по волнению, которое я испытывал, мало чем отличались от моих первых соревнований. Выдержу ли я, примут ли меня в институт? Эти вопросы очень тревожили меня. Ведь на этот раз я повторял уже не одну коротенькую фразу: "жди хлопка", а грамматические правила, исторические даты, законы физики. Успокоение приходило ко мне только в спортивном зале, где я усиленно тренировался. Там я однажды встретил Алексея Михайловича Жижина.
— Поступаете в институт? — спросил он. — Хорошее дело. Будем вместе работать, я ведь преподаватель на кафедре тяжёлой атлетики.
Экзамен по поднятию штанги принимал у меня Жижин, и я был очень горд тем, что установил личный рекорд в троеборье,
— Ну что же, товарищ Ломакин, мы примем вас в высшую школу тренеров. Но предупреждаю: учиться придётся много и упорно. Справитесь?
— Справлюсь, — ответил я, вытянувшись в струнку.
Так началась моя студенческая жизнь — лекции, долгие сидения в библиотеке, в кабинетах, в лабораториях. И одной из таких учебных лабораторий стал для меня отныне спортивный зал.
Там я почти каждый день встречался с моим новым тренером, и надо заметить, что очень скоро уверенность в моих исключительных способностях, которая начала было кружить мне голову, сильно поколебалась.
Прежде всего Жижин очень решительно дал мне понять, что тренировка со штангой является только частью всей институтской учебы, куда входят занятия по анатомии, политэкономии, биологии, плаванию, по лёгкой атлетике и другим дисциплинам. Затем Жижин прямо заявил мне, что начинать придётся с азов, что сил у меня много, а техники почти нет, а на одной лишь физической силе, даже очень большой, в спорте далеко не уедешь.
Вот почему мы начали с самых простых движений, будто я, несколько месяцев назад ставший перворазрядником, только теперь впервые вышел на помост.
Задача, поставленная передо мной Жижиным, была на первый взгляд не так уж и сложна: чувствовать движение штанги и правильно сочетать усилия своего тела. Но очень скоро я стал казаться себе неуклюжим увальнем.
До тех пор, пока я поднимал штангу, делая все движения бессознательно, не задумываясь над ними, мне всё давалось легко. Но теперь, когда я следил за всеми движениями своего тела, моя сила будто
Алексей Михайлович Жижин, видимо заметив, что я расстроен, сказал
— Ты, Ломакин, не огорчайся. Это неизбежно. Хочешь, я расскажу тебе одну индийскую сказку?
Мне было не до сказок, но Алексей Михайлович, не дожидаясь моего согласия, начал:
— Жестоко палило солнце. Большая жаба, которая лениво сидела на камне, ненавидела сороконожку, но не могла её съесть, потому что сороконожка была слишком твёрдой и обладала ядовитым соком. Тогда жаба послала сороконожке письмо.
Сороконожка взяла письмо ногой
"Достопочтенная госпожа сороконожка! Я всего лишь мокрое, скользкое существо, презираемое на земле. У меня только четыре ноги, а не сорок. Но в моей голове живёт мудрость и глубокое знание. Послушай, как я изложу дело, но стой на месте, не двигайся. Скажи мне, достопочтенная сороконожка, как это происходит, что ты при ходьбе знаешь, с какой ноги начинать, какую двигать второй, какую — третьей, какую — четвёртой, пятой, следует ли за ней десятая или сороковая и что после этого делает вторая или седьмая: двигается дальше или стоит на месте? И когда ты доходишь до тридцать девятой ноги, поднимаешь ли ты двадцать шестую, а шестнадцатую опускаешь? И когда ты сгибаешь сороковую, то не выпрямляешь ли ты пятую? Скажи, пожалуйста, бедной, мокрой и скользкой жабе, имеющей только четыре ноги, а не сорок: как же ты с ними управляешься, о, достопочтенная?"И сороконожка, прочитав письмо, осталась пригвождённой к земле. Она забыла, какую ногу должна поднять первой. И чем больше сороконожка думала, тем больше запутывалась.
— Не знаю, что было дальше с несчастной сороконожкой, — закончил свою сказку тренер. — Но ты, я уверен в этом, научишься сознательно выполнять свои движения и тогда только станешь
Мне пришлось примириться с ролью сороконожки. Запинаясь, неуверенно, ощупью изучал я жим, рывок и толчок. И понял наконец внутреннюю взаимосвязь всех движений классического троеборья. Жим — это "фундамент", основа троеборья, рывок — "фасад", а толчок — "купол", венчающий победу. Если жим требует от штангиста силы, то рывок прибавляет к этому быстроту и точность. Толчок же является сочетанием и силы, и скорости.
В каждом движении я допускал много ошибок. В жиме я чересчур закидывал голову. В рывке, наоборот, слишком опускал её, в толчке руки со штангой уходили у меня вперёд, и я терял равновесие.
Удивительно, как Жижин при всей стремительной слитности движений успевал подмечать все мои ошибки, словно у него были не глаза, а объективы кинокамеры, фиксирующей все движения на плёнку. При малейшей неточности он останавливал меня, подходил к штанге и указывал мне мою ошибку. Под его руководством я отшлифовывал каждый элемент техники поднимания штанги: расположение кистей на грифе, разворот плеч и груди, положение ног.
Тренер вводил в мою тренировку занятия на гимнастических снарядах (если бы меня увидел мой старый друг гимнаст Илиневич в тот момент, когда я беспомощно повисал на кольцах или перекладине!), ходьбу, бег, упражнения с гантелями. С каждым днём Жижин увеличивал количество упражнений со штангой: прыжки, приседания, тяги.
И, несмотря на всё это, мои результаты долгое время не росли.
"Эх, мне, наверное, только мешки таскать", — думал я, с неудовольствием разглядывая в зеркале свою коренастую, неуклюжую, как мне казалось, фигуру. Но Алексей Михайлович был доволен, и это удивляло меня больше всего. Мой учитель был доволен мной, и мне оставалось надеяться, что ему со стороны виднее.
Моя жизнь теперь протекала в напряжённых занятиях, в работе. Я каждый день узнавал
Я изучал труды создателя российской системы физического образования П.Ф.Лесгафта, читал с карандашом в руках его "Руководство по физическому образованию детей школьного возраста". Познакомился я и со взглядами на роль физической культуры в воспитании всестороннего, гармонического человека великих русских
"Как они цветут здоровьем и силою, как стройны и грациозны они, как энергичны и выразительны их черты! Все они — счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения, — счастливцы, счастливцы!"Да, поистине чудесно претворились в жизнь эти мечты.
Скоро я нашёл себе новых друзей. Среди них были люди самых разных спортивных специальностей: Литуев — бегун, ставший впоследствии сильнейшим барьеристом, рекордсменом мира, Мозжухин — лыжник, Семёнов — бегун. С интересом следил я за их успехами, а они ходили смотреть на мои неудачные попытки покорить штангу.
Приближались зимние каникулы, друзья стали поговаривать об отдыхе, мечтать о поездках к родным. Но когда кончились занятия, нам объявили, что весь курс отправляется под Псков на заготовку дров для института.
Обстановка оказалась для меня привычной: жизнь в лесу, работа на свежем воздухе. Я с наслаждением валил деревья, грузил дрова в вагоны.
Мы организовали бригаду штангистов, в которую вошли мой сахалинский товарищ Давид Шендарович, я, Виктор Маслов и Алексей Косолапов. Наша бригада стала передовой, никто не мог тягаться с нами. И легкоатлеты в шутку говорили: "Ну что же тут удивительного, вы же по природе своей грузчики".
В Ленинград мы вернулись отдохнувшими и окрепшими. Придя в институт, я обнаружил, что соскучился по спортивному залу, по штанге, по придирчивым замечаниям Алексея Михайловича Жижина.
На первой же тренировке Алексей Михайлович объявил, что я и Шендарович вошли в команду Ленинградского военного округа, которая должна была ехать в Москву для участия в армейской спартакиаде.
Теперь в моей работе появился новый стимул. Мне снова предстояло выйти на помост, чтобы принять участие в борьбе сильнейших штангистов Вооружённых Сил.
Времени на подготовку оставалось мало, всего несколько месяцев, но Жижин
— Давай исправим эту ошибку, — говорил он мне. — Вот здесь ты
А мне казалось, что нагрузка недостаточна, что, двигаясь вперёд такими черепашьими шагами, я не успею подготовиться к соревнованиям.
На все мои опасения неизменно давался один и тот же ответ: "Спешить не следует".
И Жижин оказался прав. Вскоре мне удалось выжать и вырвать
Спартакиада проходила в летнем театре ЦДСА. Ещё до начала соревнований я встретился с Вилем Холиным и сказал ему, что мне удалось
— Это что, вот тут один парень приедет, у него толчок посмотришь. Легко сто сорок килограммов поднимает.
— Кто же это? — спросил я, но Холин не помнил фамилии молодого силача.
А через несколько дней я увидел, как по парку чуть вразвалку шёл коренастый и вместе с тем стройный краснофлотец. Ещё издали я узнал его — это был Аркадий Воробьёв, тот самый Воробьёв, который "схватил ноль" в Ленинграде, смело атакуя штангу
У штанги встретились уже знакомые мне спортсмены. Среди них был старшина Григорий Маликов, который на соревнованиях в Ленинграде занял первое место в среднем весе, были Холин, Воробьёв. И при взгляде на этих сильных, отлично подготовленных полутяжеловесов мою уверенность как рукой сняло. Теперь я мечтал только об одном: лишь бы выполнить норму мастера спорта.
Но когда началась борьба, когда один за другим спортсмены стали подходить к штанге, показывая свою силу, ловкость и мастерство, тогда впервые я узнал, что такое спортивный азарт.
Видимо, на первых соревнованиях незнакомая обстановка настолько выбила меня из колеи, что я и не почувствовал вкуса борьбы. Но теперь после тренировок с Жижиным у меня появилось желание победить, быть первым, показать, что я не слабее других.
Хорошо помню весь ход того состязания, второго в моей жизни. Мы шли голова к голове, постепенно прибавляя и прибавляя вес. В жиме лучший результат оказался у Маликова
Рывок, требующий особенно точной, филигранной техники, которой я ещё не владел, лишил меня возможности вести борьбу за второе место. А Воробьёв поднял штангу
Все силы, которые у меня оставались, я использовал для выполнения толчка, но и здесь мой результат оказался лишь четвёртым
Хорош был этот парень — удивительно сосредоточенный, упорный, настойчивый. Он по праву обогнал меня, уступив только опытным штангистам Маликову и Холину.
Я занял четвёртое место и, хотя осуществил своё заветное желание, выполнив норму мастера спорта, всё же не чувствовал большой радости: мне так и не удалось обогнать молодого моряка.
После соревнований Воробьёв подошёл поздравить меня с успехом. Сам он выполнил норму мастера ещё на соревнованиях в Севастополе.
Я узнал, что Воробьёв тоже внимательно приглядывался ко мне ещё в Ленинграде. Уединившись в тенистой аллее парка, мы с ним поделились планами на будущее, рассказали о своих жизнях.
Аркадий Воробьёв оказался моим ровесником, таким же крестьянским пареньком, каким был я сам. Вырос Аркадий на берету Волги, между Казанью и Ульяновском. В двенадцать лет он уже переплывал Волгу, был капитаном футбольной команды, отлично бегал и мечтал о рекордах Якова Куценко. Но больше всего мечтал Воробьёв о службе в армии и готовился к этому. Для того чтобы закалить себя, он спал на сеновале до самого снега и обтирался ледяной водой.
В том году, когда я, молодой шахтёр, оказался в пехотной части на границе с Манчжурией, Воробьёв надел морскую форму, стал солдатом морской пехоты на Чёрном море. Воробьёв ходил на торпедных катерах в устье Дуная, высаживался в Констанце, а когда кончилась война, попал в отряд
На водолазную работу отбирали сильных ребят. В отряде водолазов в свободное время устраивались соревнования по поднятию тяжестей. Штангу заменяла такая же вагонеточная ось, как и у нас на Южном Сахалине. Но в отличие от меня, которого затащили в спортивный зал почти что силой, Воробьёв пришёл туда сам. Это был зал клуба водников.
— Разрешите поднять вес? — обратился к Лебеденко молодой моряк.
— Поднимайте, — разрешил ему тренер и стал в сторонке, наблюдая, что будет дальше.
Воробьёв уверенно взял штангу на грудь, а потом вытолкнул её вверх.
— Девяносто килограммов — это хороший результат, — сказал Лебеденко. — У вас дело пойдёт.
И в самом деле, у Аркадия Воробьёва "дело пошло". Через три месяца он стал абсолютным чемпионом Черноморского флота и продолжал тренироваться со всё возраставшим интересом. Отстояв вахту, Воробьёв брал увольнительную и направлялся в спортивный зал.
Его силой гордились
Нас с Воробьёвым многое связывало, много общего было в наших биографиях — хотя на первый взгляд кажется, что наши жизни протекали
Мы были ровесниками и в жизни, и в спорте. У нас были общие планы, общие стремления. И, прощаясь с моим новым другом, я сказал ему:
— До новой встречи на новых соревнованиях, Аркадий. Мы с тобой ещё не раз встретимся, и бороться друг с другом нам придётся тоже не раз.
Новая задача
— Какай же это задача, Алексей Михайлович? — спросил я.
— А сам ты как думаешь? — в свою очередь спросил меня Жижин.
— Хорошо бы довести толчок до ста сорока килограммов.
— Ну, а я предлагаю задачу пошире. Будем готовиться к участию в
"Первенство СССР" — как заманчиво звучали эти слова... Ведь в нём должны были принять участие сильнейшие из сильнейших, те, о ком я только слышал или читал, но никогда ещё не видел рядом с собой. Неужели же я имею право на борьбу с сильнейшими штангистами Европы, с теми, чьи имена вписаны в таблицы мировых рекордов? Мысли об этом волновали меня всё больше и больше.
Кончился учебный год, все студенты разъехались. Один лишь я остался в Ленинграде: от дома меня отделял слишком долгий путь.
Жижин перед отъездом составил точный план моих тренировочных занятий. В них входили кроссы, плавание и работа со штангой.
После разминки я подходил к штанге и по три раза
Затем я переходил к рывку или к толчку, повторяя и здесь все подходы. После занятий, потный и усталый, но удовлетворённый, уходил в душ. За тренировку я поднимал до двенадцати тонн груза.
Если бы ещё год назад мне сказали, что я способен на такую нагрузку, я не поверил бы. Мне часто вспоминалось первое посещение спортивного зала и то утро, когда я не мог подняться с постели, чувствуя боль в каждой мышце.
Упражнения, входившие в мою тренировку, были очень разнообразными. Я заставлял работать все мышцы тела, даже мышцы лица. Но чувствовал себя бодрым и свежим и с удовольствием видел, что с каждым днём становлюсь шире в плечах и вместе с тем стройнее. Я
Особенно старательно я работал над тягой. Мне хотелось так же легко подтягивать тяжёлую штангу к поясу, как это делал Аркадий Воробьёв. Без такой тяги трудно добиться высокого результата в толчке. Систематически отрабатывал я и "подрывы", начиная с
Со стороны эти упражнения казались, наверное, скучными, и грохоту было больше, чем в колхозной кузне, но мне эти движения доставляли истинное удовольствие. Они становились для меня необходимыми, как пища, как вода. Они наполняли тело упругой бодростью.
Свободные от занятий часы я проводил с книгами, ездил в Озерки купаться, гулял по Ленинграду, любуясь его просторами, прекрасной архитектурой его зданий.
Первого октября институтские коридоры снова заполнились оживлённой, отдохнувшей, загоревшей молодёжью. Вернулся и Алексей Михайлович Жижин
Я с нетерпением ждал первой тренировки и оценки учителя: удалось ли мне подвинуться вперёд, не зря ли было потрачено время?
— Ну что, начнём? — сказал Алексей Михайлович, когда мы с ним встретились у помоста. После обычной разминки Жижин установил на
— Попробуй рывок, пять подходов.
Прежде чем подойти к штанге, я восстановил в памяти все детали движения, которое проделывается всего за четыре секунды. Старт, подъём штанги до подседа, подсед под штангу, вставание со штангой и фиксация веса — вот отдельные звенья рывка. Но для того чтобы каждое звено прочно сомкнулось со следующим, для того чтобы все они не рассыпались, нужна была абсолютная, можно даже выразиться, снайперская точность. Малейшее колебание руки, не вовремя выдвинутая вперёд нога, замедление скорости движений — и звенья не сольются воедино, штанга полетит вниз.
Несколько раз глубоко вобрав в себя воздух, я решительно направился к помосту. Крепко захватил гриф в "замок". Ещё раз проверил точность захвата, задержал дыхание, и, напрягая мышцы спины и ног, вытянул штангу и в следующее мгновение подсел под неё для того, чтобы тут же всем телом, сжатым в упругую пружину, выпрямиться и зафиксировать вес.
Потом я опустил штангу на помост и посмотрел на Жижина, ожидая замечаний. Но Алексей Михайлович только молча кивнул головой. Тогда я снова склонился к грифу и сделал ещё один рывок, затем третий, четвёртый, пятый, и каждый раз штанга, подчиняясь мне, покорно взлетала вверх. А когда я в последний раз положил штангу на помост, Жижин улыбнулся и развёл руками.
Что означал этот жест? Похвалу? Недовольство? Крепко сжав руки, словно обхватывая пальцами стальной гриф, я стоял и ждал оценки своей работы.
Жижин сказал:
— Молодец!
И всё. Одно только слово, короткое, как сам рывок. Но я был счастлив, мне казалось, что сейчас я смогу установить рекорд, своротить горы. А мой тренер, словно не замечая охватившей меня радости, продолжил самым будничным голосом:
— А теперь попробуем толчок.
Я сразу вернулся в пустой институтский зал, где не было ни судей, ни рекордного веса, а только мы вдвоем — я и мой тренер. Какое там "своротить горы", мне нужно было просто хорошо толкнуть штангу! А больше ничего не надо.
Алексей Михайлович, позванивая дисками, надел на
— Ну как, готов? Тогда пять подходов. Начнём.
Пять раз я выходил на помост и пять раз толкал штангу, ожидая замечаний тренера. Но Жижин всё молчал. Он молчал несколько минут и после того, как я закончил упражнение. Потом сказал:
— Ну что же, толчковая тяга стала лучше. Но до Воробьёва ещё далеко. Над тягой придётся работать.
И мы начали работать над тягой, над подседами. Работать так буднично и неторопливо, будто мне не предстояло вскоре встретиться с сильнейшими штангистами на розыгрыше командного первенства страны.
Так пришёл декабрь, долгожданный декабрь, и на просторной сцене ленинградского Дома культуры имени Кирова я впервые увидел тех людей, чьи имена так часто повторял, о чьих успехах так много слышал.
Зрительный зал Дома культуры был переполнен. А я, хоть и был в числе действующих лиц — участников соревнования, тоже чувствовал себя зрителем. У меня разбегались глаза, и каждую минуту я приставал к Жижину всё с новыми и новыми вопросами.
Меня интересовало всё: кто вон тот плечистый гигант с открытым добродушным лицом, и кто вон тот огромный, добродушно улыбающийся, и кто этот маленький коренастый человек? Так я издали познакомился с Яковом Куценко, сильнейшим тяжеловесом страны и Европы, и с его вечным противником Серго Амбарцумяном. Я также узнал Николая Шатова, о котором мне столько рассказывал Алексей Михайлович. Ведь у них долго шла упорная борьба, и в этой борьбе окрепло мастерство моего учителя. На сцене рядом со мной стояли также Израиль Механик, Николай Аздаров, Александр Донской, Моисей Касьяник.
Приехал на соревнования и Евгений Лопатин, история которого меня глубоко взволновала. Лопатин, раненный под Сталинградом в кисть левой руки, по единодушному мнению врачей, должен был остаться на всю жизнь инвалидом. Но, вопреки этим печальным диагнозам, молодой штангист продолжил упорно тренироваться, пересиливая боль в раненой руке, вернул ей былую подвижность и стал сильнейшим полулегковесом страны. Он защищал честь советского спорта на первенстве мира в Париже и на первенстве Европы в Хельсинки.
А вот и Аркадий Воробьёв. Он ещё издали улыбнулся мне и приветливо помахал рукой. Теперь мы с ним были не только противниками, но и союзниками: мы выступали в одной команде Советской Армии, мы вместе должны были бороться за командное
Я с жадностью следил за выступлениями штангистов всех весовых категорий. Мне хотелось всё изучить, всё вобрать в себя — и рывок Воробьёва, и толчок Куценко, и жим Лопатина.
Да, эти соревнования были для меня, молодого спортсмена, огромной школой. Иногда происходившее на помосте так захватывало меня, что я забывал о том, что скоро сам должен буду испытать свои силы, что скоро должен буду сам держать экзамен перед лицом лучших знатоков тяжёлой атлетики.
Я проводил в зале всё время вместе с Алексеем Михайловичем, засыпая его вопросами и завидуя его удивительной способности мгновенно запечатлевать в памяти каждое движение штангиста.
Но даже Жижин не всегда мог удовлетворить моё любопытство. Наблюдая за выступлениями атлетов легчайшего веса, я обратил внимание на двух не известных мне спортсменов. Невысокие, но удивительно хорошо сложённые, они поразили меня стремительным темпом и лёгкими уверенными движениями.
— Кто это? — обратился я к Алексею Михайловичу.
Жижин пожал плечами:
— Понятия не имею, какие-то новенькие.
А это были Рафаэл Чимишкян и Иван Удодов. И тот, и другой через четыре года стали олимпийскими чемпионами. Но тогда, услышав ответ тренера, я сразу перестал ими интересоваться. Моё внимание привлекали только знаменитые спортсмены.
Но вот наступил час полутяжеловесов, и я с гордостью встал в один строй с Григорием Маликовым, Вилем Холиным, Аркадием Воробьёвым и другими известными атлетами страны. Передо мной снова лежала на помосте никелированная, отражавшая свет электрических ламп тяжёлая штанга. И судьи в белых костюмах не сводили с нас внимательных глаз.
"Кто из стоящих в строю станет первым? — подумал я, окидывая взглядом линию мускулистых, тренированных тел. — Григорий Маликов? Виль Холин? Или, может быть, Аркадий Воробьёв скажет наконец своё веское слово?"
Воробьёв, я знал, был готов к этому. После второго движения — рывка — героем дня стал Воробьёв. Изумительно легко и красиво зафиксировал он
Я от души поздравил моего товарища с успехом, но тут же сделал всё возможное, чтобы сравняться с ним по сумме двух упражнений. Однако
Не смогли догнать Воробьёва ни Маликов, ни Холин, но борьба продолжилась. Нам предстояло выполнить толчок, который, как всегда, венчал все усилия штангистов. Первым здесь стал Маликов,
Мне удалось толкнуть 140 кг. Я осуществил своё давнее желание, но и этот результат, о котором я так мечтал, не принёс мне большого успеха.
Когда был произведён подсчёт поднятых весов, стало известно, что Григорий Маликов и Аркадий Воробьёв в сумме трёх движений набрали одинаковое число килограммов
Мне опять досталось четвёртое место. Четвёртое место — вот и всё, чего я смог добиться.
Судьба первого места должна была решиться теперь не на помосте, а на платформе весов. Все ждали результатов взвешивания Маликова и Воробьёва. Воробьёв оказался на несколько сот граммов тяжелее своего противника и потому занял второе место.
До чего же обидно, подняв точно такой же вес, как победитель, остаться вторым — но таковы правила.
После взвешивания я подошёл к Аркадию и молча пожал его руку. Ответное рукопожатие было дружеским и крепким, а лицо Воробьёва поразило меня своим спокойствием.
— Ничего, в следующий раз, — сказал он отрывисто.
Я так и не понял, к кому относились эти слова утешения: к нему самому или ко мне.
В тот момент мне и в самом деле казалось, что я нуждаюсь в утешении. Снова четвёртый, снова позади Воробьёва. Нерадостный итог долгой и кропотливой работы. Но Жижин поздравил меня с успехом и сказал:
— Следующая наша задача — рывок сто двадцать, толчок сто пятьдесят.
И именно эти слова тренера, а не поздравление, подбодрили меня. "Если Алексей Михайлович верит, что такая задача мне по плечу, тогда дела не так уж плохи, — подумал я. — Год прошёл недаром". И я мысленно окинул взглядом пролетевший год, до предела насыщенный событиями не только в моей личной жизни, не только в спорте, но и в жизни моей страны.
В 1948 году наша страна успешно залечивала военные раны. Газеты полнились сообщениями о восстановлении городов и сёл, о новых производственных рекордах, о больших успехах наших учёных, рабочих и колхозников. Но рядом с этими радостными вестями всё чаще были слышны вести тревожные. Шла ожесточённая борьба сил мира и войны. И в этой борьбе каждая победа, в чём бы она ни выражалась, была победой над тёмными силами мировой реакции.
Именно так я воспринимал успехи моих
Всё казалось близким и интересным. И рекорд Феодосия Ванина в марафонском беге, и рекорд Хейно Липпа в самом сложном разделе лёгкой атлетики — десятиборье.
"Вот это результат!" — думал я, читая сообщение о замечательном успехе эстонского атлета. И мне представлялось недовольное лицо американского
Да, много было славных побед на всех фронтах борьбы. И в том числе на спортивном фронте — у гимнастов, шахматистов, легкоатлетов.
Но особенно внимательно следил я, конечно, за новостями в тяжёлой атлетике.
А пока мне самому надо было учиться. не жалея сил. Приближались экзамены, всё больше приходилось засиживаться над книгами и конспектами, но тренировки проводились, как всегда, точно в назначенное время. И, как всегда, мне не терпелось скорее выполнить новую поставленную тренером задачу:
В строю сильнейших
Команда Ленинграда, в которую входили Александр Никулин, Юрий Дуганов, Тимофей Соловьёв и другие сильнейшие атлеты, готовилась в зале у старшего тренера Бориса Павловича Адамовича, но я был
Весной 1949 года Воронеж ещё не был полностью восстановлен. Гуляя по улицам, я всматривался в обгоревшие камни, в развалины, поросшие травой.
Впервые в жизни мне пришлось побывать там, где зверствовали гитлеровцы, увидеть следы их дел. Эти следы ещё не были стёрты, а поджигатели уже лихорадочно готовили новую мировую войну. При мысли об этом невольно сжимались кулаки.
Радостной оказалась наша встреча с Аркадием Воробьёвым.
— Я решил выступить в среднем весе, — сказал он мне. И, посмеиваясь, добавил: — Теперь уже ничто не помешает нашей дружбе. Ведь бороться на этот раз нам не придётся.
А мне почему-то стало жаль, что я не встречусь на помосте с этим спокойным, волевым человеком, что мне на сей раз не придётся тянуться за ним, стараться обогнать его.
Мы много гуляли по Воронежу, осматривая остатки разрушений и новые стройки. Было очевидно: пройдёт
Соревнования начались в Доме офицеров. Зал был переполнен: ведь на помосте выступали сильнейшие штангисты страны.
Борьба атлетов легчайшего веса завершилась победой Рафаэла Чимишкяна. Этот способный молодой штангист рос очень быстро: подумать только, ещё полгода тому назад он был почти никому не известен, а теперь ему вручили красную майку чемпиона страны...
В полулёгком весе победу одержал Николай Саксонов, в лёгком — Владимир Светилко, в среднем — Владимир Пушкарёв.
Аркадий в трудной борьбе с сильнейшими штангистами страны занял пятое место. Ох, уж это "пятое место", как хорошо знакома мне его почётная горечь...
А когда пришёл час и мне вступать в борьбу, самым внимательным зрителем стал Аркадий Воробьёв. Не отрывая глаз, следил он за выходом каждого участника соревнований. А здесь было на что посмотреть: за первенство боролись лучшие полутяжеловесы страны.
Я просто терялся в этом ряду сильнейших, однако, несмотря на это, твёрдо решил бороться за первое место. Ведь без дерзания нет победы.
Мне удалось выжать 105 кг, которые давно уже стали моим пределом. Но зато в остальных двух движениях я показал довольно высокие результаты: рывок
В двух движениях мне не хватило двенадцати с половиной килограммов для того, чтобы выполнить задачу, поставленную Алексеем Михайловичем Жижиным, хотя сумма получилась довольно внушительной
Мы жили в гостинице в одном номере с Аркадием Воробьёвым и по вечерам после соревнований долго беседовали, обсуждая успехи и неудачи товарищей, отмечая их сильные и слабые стороны. Однажды Аркадий предложил:
— Давай петь. Только не просто петь, а соревноваться: кто споёт лучше?
Я рассмеялся и ответил:
— Давай, но кто же будет нашим судьёй?
— Судьями будем мы сами, — сказал Аркадий и запел первым.
Он исполнил известную песню "Раскинулось море широко..." Пел Аркадий с чувством, но не очень здорово. Потом запел я — "Ленинград мой, милый брат мой". Судя по всему, Аркадий тоже был не в восторге от моего исполнения.
Этот наш импровизированный концерт закончился совершенно неожиданно: к нам в номер вбежала перепуганная горничная — мол, что случилось, почему у нас так громко кричат? Горничная и оказалась нашим судьёй. Она засчитала поражение нам обоим.
Что же больше всего запомнилось мне из событий, происходивших на соревнованиях в Воронеже? Неизгладимое впечатление произвёл на меня всесоюзный рекорд Якова Куценко.
Много раз после этого приходилось мне видеть, как дерзание спортсмена, помноженное на его волю, выучку, мастерство, приносило ему успех. Не раз впоследствии и самому мне удавалось ставить рекорды. Но в моей памяти навсегда остался тот яркий и волнующий момент, когда в Воронеже на моих глазах Яков Куценко поднял в
"Неужели такое возможно? — спрашивал я себя. — И если этого смог добиться Куценко, значит, смогу и я?"
Вот в чём основной смысл рекорда. Его устанавливает один человек, идущий первым. Но тут же вслед за ним к новой цели устремляются десятки, сотни спортсменов.
Вечером того дня, когда Яков Куценко установил свой рекорд, мы много говорили об этом замечательном спортсмене с Аркадием Воробьёвым. Мне хотелось узнать о Куценко как можно больше, но Аркадий не мог удовлетворить моего любопытства. И тогда он сказал:
— Ты спроси дядю Сашу Бухарова, он всё знает.
Об Александре Васильевиче Бухарове я много слышал ещё до приезда в Воронеж, но познакомился с ним только там на соревнованиях. Это был невысокий, как все легковесы, стройный и сильный старик с гладко выбритой головой, круглолицый, весёлый и приветливый. Пожимая мою руку, Бухаров произнёс мягким московским говорком:
— Так вот ты какой, Тимошка! Слышал я о тебе. Слежу за твоими успехами!
С того дня мы с Аркадием частенько заглядывали в номер к Бухарову, и он тоже заходил к нам.
Я по своему обыкновению засыпал дядю Сашу десятками вопросов. Мне многое хотелось знать и из прошлого тяжёлой атлетики, и из её настоящего.
Александр Васильевич охотно удовлетворял моё любопытство, много рассказывал о старых российских силачах, с которыми ему приходилось встречаться, и о советских штангистах, которых он знал всех и говорил о них любовно и снисходительно, как о своих детях. Каждый свой рассказ Бухаров всегда заключал одной и той же фразой; "Да, крепких ребят воспитывает тяжёлая атлетика..."
И вот мы с Аркадием направились в номер к Александру Васильевичу Бухарову. Он отдыхал после большого трудового дня, проведённого за судейским столом. Увидев нас, дядя Саша сказал:
— А, молодые силачи! Ну заходите, заходите, потолкуем.
Мы присели к нему на постель, и он, улыбаясь, смотрел на нас и ждал очередных вопросов.
— Ну, каков Куценко? — спросил он и сам же ответил: — Молодчина Куценко!
Я воспользовался случаем, чтобы тут же задать десяток вопросов. Кто он, Куценко? Когда начал заниматься спортом, когда установил свой первый рекорд, в каких международных соревнованиях принимал участие?
Александр Васильевич молча выслушал меня, покачал головой и сокрушённо произнёс:
— Какой же ты любопытный парень, Тимошка!
Но тут же с удовольствием ответил на все мои вопросы.
Мы узнали от Бухарова, что Яков Куценко родился в Киеве в семье кузнеца.
Паренёк он был по наследству крепкий, и отец думал сделать из него хорошего молотобойца. Он отдал сына в ФЗУ и очень огорчился, когда Яша изменил фамильной профессии и стал учиться на слесаря.
Там, в ФЗУ, секретарь комсомольской организации однажды поручил Якову сделать штангу. Куценко сделал штангу, сам принёс её в спортивный зал и первым попробовал поднять, но она закачалась на полусогнутых руках и грохнулась на пол.
Кто из ребят, окруживших незадачливого штангиста, мог бы тогда подумать, что скоро этот рослый мальчик станет сильнейшим атлетом не только страны, но и всей Европы?
Однако всё же нашёлся человек, который угадал в Куценко будущего чемпиона. Как и многие киевские ребята, Яков любил цирк. Его привлекали ловкие наездники, гибкие и бесстрашные акробаты, могучие борцы. Он часто заглядывал в цирк, а иногда попадал и за кулисы. Молодой слесарь мечтал о том, чтобы стать акробатом, и старый киевский артист взялся обучать его этому трудному искусству.
Однажды после занятий Куценко заглянул на цирковую арену и, увидев там две двухпудовые гири, решил испытать свою силу. Он стал медленно выжимать их и удивился сам, как легко раз за разом гири шли вверх. Вдруг он услышал
— Не дурно, хлопец, не дурно.
Куценко оглянулся и увидел у барьера человека необъятной ширины с пышными седеющими усами.
Это был Иван Максимович Поддубный — знаменитый российский борец, о котором так много слышал молодой киевский паренёк.
С тех пор Куценко стал серьёзно заниматься тяжёлой атлетикой. Он окончил ФЗУ, стал работать слесарем на киевской электростанции и, окончательно решив стать спортсменом, поступил в Киевский техникум физкультуры.
В 1935 году молодой штангист Яков Куценко толкнул штангу
Летом 1938 года в Киеве было проведено
Среди множества поздравлений, полученных Куценко, было и письмо от Ивана Максимовича Поддубного.
Эти годы были отмечены большими успехами советских штангистов.
Куценко был в расцвете своих сил, когда фашисты напали на Советский Союз. В первые же дни войны многие советские спортсмены пошли добровольцами на фронт. Из них было создано несколько специальных отрядов, действовавших в тылу у врага. Ушли на фронт боксёры Сергей Щербаков, Николай Королёв, Николай Штейн, гребец Александр Долгушин, борец Григорий Пыльнов, волейболист Анатолий Чинилин, конькобежец Анатолий Капчинский и многие другие. Взяли в руки винтовки велосипедисты, пловцы, яхтсмены. В этом ряду стояло также много штангистов, и среди них Николай Шатов, Израиль Механик, Алексей Жижин. Ушёл добровольцем на фронт и пятидесятипятилетний Александр Васильевич Бухаров.
Не остался в стороне и Яков Куценко. Его направили в танковое училище. Куценко его успешно закончил, но, к своему великому огорчению, на фронт не попал; после окончания училища его послали на Урал ремонтировать повреждённые в боях машины. Что же, и на этом посту Куценко сделал немало для победы. В годы войны он стал коммунистом.
2 мая 1944 года, вскоре после освобождения его родного Киева, Куценко установил там мировой рекорд,
Яков Григорьевич Куценко защищал честь советского спорта на первенстве мира в Париже. Там он впервые встретился с американским негром Джоном Дэвисом, который тогда был в расцвете молодых сил. Куценко проиграл Дэвису в первых двух движениях, но в толчке победил американца и заставил говорить о себе спортивную прессу всего мира.
Через несколько дней после окончания мирового первенства, на котором советская команда уступила только американцам, Яков Куценко, выступая на зимнем велодроме в Париже,
В тот вечер дядя Саша ещё долго говорил нам о душевной теплоте Якова Григорьевича, о его любви к товарищам, о том большом чувстве ответственности, которое всегда его отличало.
Когда наступила пора прощания с Воронежем, с моими товарищами, Аркадий Воробьёв сказал мне:
— Буду добиваться мирового рекорда в рывке. — И, немного помолчав, добавил: — Как только демобилизуюсь, перееду в Свердловск, буду кончать десятилетку и поступать в медицинский институт.
В его голосе было столько спокойной уверенности, что эти слова не прозвучали как хвастовство. Да, он чувствовал свою возраставшую силу, этот молодой атлет. Он знал, что сможет достигнуть намеченной цели.
Я, вернувшись в Ленинград, снова приступил к занятиям в институте, к тренировкам под руководством Алексея Михайловича Жижина.
Через два месяца я получил из Свердловска письмо. Бывший краснофлотец, а теперь учащийся вечерней школы Аркадий Воробьёв сообщал мне, что он находится в хорошей спортивной форме и на днях показал в сумме
Итак, Воробьёв по-прежнему шёл впереди,
Я был в отличной спортивной форме. Тренировки по умело составленному плану, в который Жижин включил гимнастические стойки, занятия на кольцах и другие упражнения, развивающие силу рук и весь плечевой пояс, помогли мне избавиться от некоторых моих недостатков.
Ещё большее значение имели занятия в институте. Я изучал анатомию. Теперь работа человеческого организма стала мне понятна так же хорошо, как инженеру понятно действие сконструированной им машины. Подходя к штанге, я ясно представлял себе, какие мышцы включатся сейчас в работу, каково будет их взаимодействие. И, вспоминая иногда индийскую сказку о бедной сороконожке, запутавшейся в собственных конечностях, я только снисходительно улыбался.
Как-то раз после тренировки Алексей Михайлович сказал мне:
— Ну что же, Трофим, давай ставить новую задачу. Надо ещё больше подгонять жим. Без этого дело дальше не пойдёт.
Конечно, Алексей Михайлович был прав. Я сам понимал: надо заняться жимом, хотя это движение и так шло у меня хорошо.
Казалось бы, что может быть проще, чем жим? Нужно взять штангу на грудь и поднять её усилием одних только рук. Но успех здесь зависел не только от силы спортсмена, но и от множества других причин: правильной стойки, наиболее целесообразного захвата грифа, положения плеч, спины и ног.
Правила судейства очень строги. Во время жима не разрешается сгибать ноги в коленях, поворачивать туловище, менять стойку, сходить с места, отрывать пятки или носки от пола, менять хват, помогать подъёму штанги ногами и туловищем, выжимать её с отставанием одной руки от другой. И хотя жим силовое движение, но в нём, так же как и в рывке и в толчке, все движения должны быть абсолютно точно согласованы. Так, удачный выстрел возможен только при тончайшем согласовании всех действий стрелка. А ведь поднятая штанга — это тоже своего рода "снайперский выстрел". И как стрелок много раз поднимает к плечу свою винтовку, прицеливается и затем плавно нажимает курок, затаив дыхание, так и я много раз поднимал штангу на грудь и выжимал её, ища и исправляя ошибки, мешавшие мне показать высокий результат.
Тренировки требовали значительных усилий и совпадали с большой учебной нагрузкой.
А когда мне было особенно трудно, я вспоминал Якова Григорьевича Куценко в тот момент, когда он в Воронеже устанавливал всесоюзный рекорд, и говорил себе: "Если Куценко смог, почему же я не смогу?"
Перелом
Да, мне было нелегко отказаться от новой встречи с лучшими штангистами страны, нелегко было подавить в себе мысль, что, может быть, на сей раз удалось бы добиться победы... Ведь все эти месяцы я упорно тренировался и находился в хорошей форме.
Я жадно следил по газетам за развитием событий в Харькове. Это доставляло мне ещё больше волнений, и борьба, которую я не мог наблюдать, ощущалась ещё острее.
Однажды утром я узнал о том, что Аркадий Воробьёв в Харькове
А кто такой этот американец Стенли Станчик, которого побил Воробьёв? Уже несколько раз передо мной мелькала в печати эта фамилия, но я не видел за ней живого человека. Теперь же, когда Воробьёв стал рядом со Станчиком, заставил его потесниться, вычеркнул его фамилию из таблицы мировых достижений, американец как бы ожил и представился мне
В тот момент, когда штангу готовят, когда атлет ещё не подошёл к ней, больше всего ощутима её огромная, неумолимая тяжесть. Но вот ассистенты покинули помост. Воробьёв вышел на его середину. Он остановился
Но нет, человеческая воля оказалась сильнее, и вот, чуть приподняв голову, словно не веря самому себе, Воробьёв посмотрел вверх, туда, где покорённая им тяжесть висела в воздухе, зажатая в его ладонях.
Эта картина реально и выпукло стояла передо мной. И мне начало казаться, что это я сам только что вырвал вес, равный мировому рекорду, что это я сам побил американского штангиста.
Но я тут же пришёл в себя и печально улыбнулся. Нет, это не я побил Станчика, куда мне с результатом
Мировой рекорд оказался не единственной победой Воробьёва в Харькове. Там же Аркадий впервые стал
Несколько дней после этого я ходил как потерянный, и даже Алексей Михайлович Жижин никак не мог поднять моего настроения. Что скрывать, в те дни у меня не раз возникала предательская мысль: "Надо ли продолжать? Могу ли я тягаться с такими атлетами, как Воробьёв?"
Но я нашёл силы побороть недоверие к себе, отбросить эти мысли, недостойные советского спортсмена. И когда Холин, вернувшись из Харькова, рассказал мне все подробности соревнований, он только подзадорил меня.
Я стал с новой энергией готовиться к первенству Вооружённых Сил, которое должно было состояться на этот раз в Киеве. Там я должен был встретиться с Воробьёвым, там в борьбе с ним я мог ещё раз проверить свои силы.
Для того чтобы поехать в Киев, мне надо было не только отлично подготовиться к соревнованиям, но и досрочно сдать все экзамены. Смогу ли я выдержать такую нагрузку и не ударить в грязь лицом ни на выпускных испытаниях, ни на тяжелоатлетическом помосте? И я сказал себе: "Смогу".
Готовясь к выступлению в Киеве, я отрабатывал теперь все три движения так, чтобы быть достаточно сильным и в жиме, и в рывке, и в толчке. Я старательно изучал теорию и практику физического воспитания, физиологию, основы марксизма, историю тяжёлой атлетики.
Перелистывая конспект истории тяжёлой атлетики, которую нам читал Евгений Леонидович Барышников, я снова вспоминал старого доктора Краевского и его слова о том, что штангисты России могут быть сильнейшими в мире.
Теперь предсказание Владислава Францевича Краевского сбылось, но сильнейшими в мире становились не только советские штангисты. Быстро росла слава вообще всего советского спорта.
Наши легкоатлеты, участвуя в первенстве Европы в Брюсселе, заняли целый ряд первых мест. Чемпионом Европы стал прыгун Леонид Щербаков, метательницы Анна Андреева, Наталья Смирницкая и Нина Думбадзе. Жена моего товарища по институту Юрия Литуева, Валентина Богданова, заняла первое место по прыжкам в длину, а сам Литуев завоевал первенство Европы в барьерном беге. С триумфом проходили выступления за рубежом наших гимнастов и баскетболистов.
Радостные вести, почти каждый день появлявшиеся в газетах, придавали мне силы, держали меня всё время в большом напряжении. Как хотелось и мне внести своё слово в этот почётный список побед!
И вот успешно были сданы выпускные экзамены, закончены тренировки. Полный больших надежд, я с командой штангистов поехал в Киев.
Мне никогда ещё не приходилось бывать в этом прекрасном городе. Но я много слышал о нём, о его живописных улицах и парках, о памятниках старины, о красавце Днепре.
Город не обманул моих ожиданий. Он оказался очень хорош. Светлый, зелёный, с людными улицами. Здесь любили и понимали спорт, здесь уважали тех, кто достиг в нём мастерства, кто был способен показать высокие результаты.
Воробьёв встретил меня с радостью. Когда я поздравил его с мировым рекордом, он в ответ сообщил мне, что сдал экзамены за десятый класс и нынешней осенью будет поступать в медицинский институт. Было видно, что Воробьёв очень горд и эти свои достижения расценивает нисколько не ниже достижений в спорте.
Мы заговорили о предстоящих соревнованиях, и тут я узнал, что Воробьёв собирается выступать в тяжёлом весе.
— Так нужно для команды, — сказал он. — Да и вес у меня велик: восемьдесят три килограмма. На пятьсот граммов больше, чем нужно для полутяжёлого. Так что ты уж выигрывай в полутяжёлом весе.
Мои результаты оказались не так уж плохи. Прежде всего дала себя знать работа над жимом. Впервые мне удалось
Закончив борьбу, я стал зрителем. Теперь на помост вышли тяжеловесы, и среди них был Аркадий Воробьёв. Я внимательно следил за его единоборством с Николаем Комышевым. До последнего движения — толчка — нельзя было определить, кто же из них победит. Но Воробьёву удалось
Мы поздравили друг друга с победой и обменялись букетами. Воробьёв возвращался в Свердловск, чтобы стать студентом, я ехал в Ленинград, где мне предстояло окончить учёбу в институте. Оба мы стояли перед большими переменами в наших судьбах.
Седьмого сентября я получил назначение в Москву для прохождения дальнейшей службы. Наступала пора прощаться со столь полюбившимся мне Ленинградом, с институтом, с товарищами, с Алексеем Михайловичем Жижиным. Впереди была Москва, столичный коллектив штангистов, сильнейший в стране.
Меня волновали разные мысли. Как примет меня этот коллектив? Кто станет моим тренером? Но прежде чем переехать в Москву, мне предстояло путешествие на родину, в дорогие сердцу алтайские места: после окончания института полагался месячный отпуск.
Я уже давно не бывал дома, и возможность повидать мать и других родственников, подышать воздухом Алтайских гор очень манила меня.
Одно огорчало меня: команда советских тяжелоатлетов должна была принять участие в розыгрыше первенства мира в Париже. Но я в эту команду не попал. Аркадий Воробьёв имел больше прав на борьбу со Стенли Станчиком: ведь это именно он, а не я, побил рекорд американца.
Едва только я сел в поезд, познакомился с соседями и немного отдохнул, как досада испарилась. И постепенно на смену мыслям об институте, о спорте и о предстоявшем первенстве мира пришли думы о доме, о привольных алтайских местах и об отдыхе, который ждал меня под родительской крышей.
Вот и Бийск, тихий городок, лежащий между двумя реками — Катунью и Бией. Там я сел на попутную грузовую машину.
Как глубоко и привольно мне дышалось! Всё радовало глаз и казалось, что я могу пройти так через весь Алтай и не устану. Впереди показались строения курорта — парк, домики деревни. Я постучал в дверь и вошёл. Навстречу мне бросилась мать, обняла меня и заплакала. Потом отстранила, посмотрела с удивлением и сказала:
— Ой, ой, офицер! И какой ты силач, весь в крёстную удался, в тётю Стешу.
Я засмеялся, крепко прижал мать к груди, а она всё охала и приговаривала:
— Ой, задавишь, задавишь совсем!
Через час пришли родственники, знакомые, начались расспросы. Многие следили за моими успехами по газетам. И теперь осматривали меня со всех сторон, хлопали по плечам и спине и всё поражались, каким я стал сильным.
Потянулись беспечные радостные дни. Я ездил в лес за дровами, возил сено, валялся с книгой на траве, гулял в парке. И такими далёкими казались мне дни и месяцы, проведённые в институтских аудиториях, в тренировочном зале, на спортивном помосте...
Мне очень хотелось побывать и в той деревне, где прошло моё детство, в тех местах, где мы с отцом и дедом искали золото, где зарождалась моя сила и любовь к труду. Но я так и не выбрался туда. Быстро промелькнул отпускной месяц, и вот уже настала пора собираться в обратный путь.
Как раз в то время, когда я возвращался в Москву, наша команда вышла на сцену парижского дворца Шайо.
Всю дорогу я думал о том, что же происходит в Париже, как успехи Аркадия Воробьёва и Якова Куценко, Рафаэла Чимишкяна и Евгения Лопатина, Владимира Светилко и Владимира Пушкарёва. Всеми мыслями я был с ними и надеялся, что их сильные противники будут побеждены. На станциях я пытался покупать газеты, старался ловить радио, но до Москвы толком так ни о чём и не узнал.
Прямо с вокзала я поехал во Всесоюзный комитет физкультуры и спорта к Александру Васильевичу Бухарову. Он тоже ездил в Париж в качестве судьи и был одним из тех немногих, кто мог удовлетворить моё любопытство.
Оставив свой чемоданчик в гардеробе, я быстро взбежал по лестнице на второй этаж, промчался по оживлённому коридору, единственному месту, где можно было одновременно встретить пловцов, лыжников, велосипедистов, футболистов, боксёров и яхтсменов, распахнул двери и увидел дядю Сашу. Он сидел за столом, склонившись над бумагами, всё такой же подтянутый и гладко выбритый.
Увидев меня, Бухаров печально улыбнулся и спросил:
— Ты откуда, Тимошка?
— Из отпуска, дядя Саша. И ровным счётом ничего не знаю.
— Какой же ты любопытный, Тимошка, — сказал, как всегда укоризненно, Александр Васильевич, — опять будешь приставать с вопросами, а мне некогда — видишь, сколько бумаг накопилось?
— Ну, дядя Саша, как же мне не приставать! Ведь я же ничего не знаю.
— Как не знаешь? — удивился Бухаров. И тут же грустно добавил: — И хорошо, что ничего не знаешь.
У меня защемило сердцу.
— Как там Аркадий? — спросил я.
— Второе место, — сказал дядя Саша.
— А Яков Григорьевич?
— Второе место, — снова сказал Бухаров.
— Ну, а Чимишкян? — с надеждой задал я новый вопрос.
— Ох, и любопытный ты, Тимошка! — сокрушённо качая головой, сказал дядя Саша, но теперь в его словах уже не звучала обычная ласковая шутка. — Не трави ты мою душу. — И добавил дрогнувшим голосом: — Второе место... Словом, проиграли. — И горестно махнул рукой.
Я стоял перед Бухаровым, опустив голову. Сознание не хотело мириться со сказанным. Ведь мы же так сильны! Как же это? С языка рвался новый вопрос: "Какое же место заняла наша команда?" Но, взглянув на расстроенное лицо Бухарова, я ничего не сказал и вышел из комнаты.
Печален был мой приезд в Москву. Каким одиноким я почувствовал себя, когда вышел с чемоданчиком на улицу. Куда идти? Сейчас одиночество было для меня невыносимым. Хотелось, чтобы рядом были друзья. И я поехал во Дворец спорта "Крылья Советов".
В просторном зале, сверкавшем сталью, зеркалами и чистотой, меня встретил Евгений Лопатин.
— Прибыл? — спросил он, направляясь мне навстречу. — Вот и отлично. Тренироваться будешь?
— Да нет, я только что с поезда, ещё не устроился.
— Ну, тогда устраивайся поскорее, будем готовиться к первенству Союза. Ты ведь входишь в команду.
От этих слов у меня на душе сразу потеплело. "Входишь в команду" — это значило, что я не один, что я принят в семью московских спортсменов, что надо продолжать работать ещё упорнее, чтобы двигаться вперёд и добиваться победы.
— А что случилось в Париже? — попытался я хоть сейчас добиться ответа.
— Ну, что тебе сказать? — начал Лопатин. — По правде говоря, и
— А что же Аркадий? Как он Станчику уступил?
— А он и не уступал Станчику, — ответил Лопатин.
— То есть как не уступал? — удивился я. — Так почему же он на втором месте?
— А ты вот послушай, — сказал Лопатин. — Жим начался со ста пятнадцати килограммов. Аркадий взял вес, а Станчик пропустил. На штангу поставили сто двадцать килограммов. Аркадий взял вес, а Станчик его опять пропустил. Прибавили ещё два с половиной килограмма. Аркадий взял вес, а Станчик опять пропустил. У Аркадия больше не было ни одной попытки. У Станчика оставались ещё три. Американец заказал сто двадцать пять килограммов и выжал. Нечисто выжал. У нас не засчитали бы, а там засчитали. После этого американец совсем расхрабрился. Потребовал поставить на штангу сто тридцать килограммов, но на этот раз дважды не выжал. Таким образом, после жима Станчик оторвался на два с половиной килограмма.
Начался рывок. Аркадий решил во что бы то ни стало отыграться. Сам знаешь, рывок — его главный козырь. Оба стартовали со ста двадцати пяти килограммов. Аркадий взял вес, и Станчик взял. Взял и заказал сто тридцать килограммов, И, понимаешь, снова взял. Тут у нас у всех сердце так и замерло. А Аркадий так спокойно сказал судьям: "Пропускаю!" Вот смелый парень! На штангу поставили сто тридцать два с половиной килограмма. Американец подошёл к штанге в третий раз. Напрягся, подорвал штангу, но не
А у Воробьёва оставались ещё две попытки. Вышел он к штанге. Мы не дышали. Взялся за гриф. Сделал подрыв, подсел... Но в последний момент штанга вырвалась из его рук. Что тут было с нами — и не опишешь. Ведь осталась всего одна попытка. Не удастся поднять — тогда всё, проигрыш! Воробьёв ходил по сцене, натирал руки и не смотрел по сторонам. Потом вышел, впился в гриф, резко рванул штангу вверх, сразу подсел под неё и выпрямился, замер на месте. Стоял и ждал судейской команды, а в зале всё грохотало и выло. Станчик стоял в стороне бледный, около судей его босс Гофман вертелся, руками размахивал. Нам показалось, что прошла вечность, пока судья дал отмашку и Аркадий положил штангу. Понимаешь, на глазах всего Парижа, да что там Парижа — всего мира наш Воробьёв показал, что мировой рекорд и в самом деле принадлежит ему, а не Станчику.
Вот так в рывке Аркадий догнал Станчика. Суммы у них стали равными — но равными только после двух движений, а впереди ещё был толчок. Так что радоваться было рано.
Аркадий думал начать толчок со ста пятидесяти килограммов, а после рывка решил сразу со ста шестидесяти. Тяга, сам знаешь, у него
Первым к ста шестидесяти вышел Аркадий и сразу зафиксировал вес. Станчик тоже поднял эту штангу. Поставили сто шестьдесят пять килограммов. Воробьёв вышел и толкнул. Ну, тут мы думаем, всё, американец побит — но Станчик подошёл и тоже поднял вес. Суммы опять сравнялись. У обоих осталось по последней попытке. На штангу прибавили ещё два с половиной килограмма. Станчик сорвался. Теперь всё зависело от Аркадия. Он взял штангу на грудь — и не толкнул.
Вот так и вышло, что Аркадий и Станчик в сумме подняли по четыреста двадцать килограммов, но собственный вес Воробьёва оказался на шестьсот граммов больше веса Станчика. Понимаешь, какая обида! Четыреста двадцать килограммов поднять, и
Лопатин замолчал, помрачнел, пережив заново всё, что случилось в Париже, а мне стало легче. Я понял, что мы всё же сильны. Ведь Воробьёв, по существу, не проиграл Станчику, а выиграл у него: ведь это не Станчик, а Воробьёв повторил в рывке мировой рекорд. И, как бы отвечая на мои мысли, Лопатин добавил:
— Да, Аркадия в Париже оценили высоко. И хотя он занял только второе место, а золотую медаль ему наравне со Станчиком вручили — как чемпиону Европы.
После рассказа Евгения Лопатина мой друг стал мне ещё ближе, и мне ещё больше захотелось догнать его. Стать таким же сильным, таким же смелым и волевым, как он. Но для этого надо было тренироваться ещё упорнее. И под впечатлением парижских событий я начал тренировку.
Правда, теперь на занятия в спортивном зале времени у меня было меньше, чем в Ленинграде. Работа в штабе требовала большого напряжения сил. Надо было входить в курс дел, знакомиться со своими новыми обязанностями и продолжать учёбу, совершенствовать свои военные знания.
Немного освоившись на новом месте, я стал посещать зал тяжёлой атлетики во Дворце спорта "Крылья Советов".
Задача, которую я поставил перед собой, определялась числом "400". Я решил наконец перевалить за
Распределение весов по движениям выглядело так: жим
Кроме упражнений со штангой, я занимался гимнастикой и лыжным спортом, бегал на коньках. И с каждым днем чувствовал себя всё увереннее.
Как-то раз я решил проверить себя и поставил на штангу большой вес
И вот пришёл день, когда московская команда штангистов, в которую входили Роберт Роман, Евгений Лопатин, Николай Шатов, Владимир Пушкарёв, я и молодой атлет тяжёлого веса Алексей Медведей, выехала в Тбилиси.
Чем дальше мы продвигались на юг, тем стремительнее отступала зима. Было удивительно радостно ехать навстречу весне.
В дороге я быстро сдружился с моими новыми товарищами, особенно с Николаем Ивановичем Шатовым. Он много рассказывал мне о своих выступлениях.
Шатов первым из советских штангистов установил мировой рекорд. Ещё
Тбилиси поразил меня своей красочностью, теплом и гостеприимством. Я с интересом приглядывался к грузинским спортсменам, всегда славившимся своей силой и ловкостью.
Я надеялся повидаться в Тбилиси с Аркадием, но среди участников первенства его не было. После поездки в Париж он, став студентом медицинского института, навёрстывал пропущенное в учёбе. Зато я встретился в Тбилиси с моими ленинградскими товарищами, которые стали теперь моими противниками. Я увидел Юрия Дуганова, Валентина Конных, Виля Холина. Холин и стал на этом соревновании моим основным противником.
Результаты, показанные мной, оказались ниже тех, к которым я стремился. Жим
На соревнованиях в Тбилиси впервые участвовали спортсмены не шести весовых категорий, как это имело место до тех пор, а семи: была введена новая категория атлетов полусреднего веса.
Атлеты, выступающие в этой категории, должны иметь вес
Комментариев нет:
Отправить комментарий