Мы все хотели быть Новаками
Д.И.Иванов, заслуженный мастер спорта СССР
Сегодня, когда у нас тысячи чемпионов Европы, мира и олимпийских игр, когда на счету наших тяжелоатлетов около 230 больших золотых медалей, завоёванных в европейских, мировых и олимпийских турнирах, трудно кого-либо удивить победой в международных соревнованиях. Это воспринимается уже как должное. Совсем по-иному любители спорта реагировали на успехи советских атлетов в послевоенные годы. Мы, штангисты (бывшие и настоящие), можем заслуженно гордиться тем, что первым советским чемпионом мира стал именно тяжелоатлет. Знаменательно и то, что наша богатырская дружинаобразца 1946 года удостоилась великой чести — "прорубить окно" в мир для всего советского спорта. Мы вправе сказать: "Всё начиналось с тяжёлой атлетики".
Да, всё — и победы, и рекорды. А пионером в этом важном и почётном деле стал легендарный Григорий Новак, имя которого в трудные послевоенные годы не сходило со страниц мировой спортивной прессы. Как только Новака не называли: "Подъёмный кран", "Фабрика рекордов", "Советский Геркулес"... Трудно переоценить волшебное влияние этого уникального силача на сотни тысяч молодых людей, мечтавших прославиться в спорте (не только тяжелоатлетическом). Мы все хотели быть Новаками — чемпионами и рекордсменами мира, такими же богатырями, как этот замечательный спортсмен.
Своего тяжелоатлетического кумира я впервые увидел в 1949 году на межведомственном первенстве Советского Союза в Челябинске. В то время штангисты делились на шесть весовых категорий, и тяжеловесами назывались те, чей вес превышал 82,5 кг. Так вот Новак в интересах своей команды "Профсоюзы" покинул родную весовую категорию 82,5 кг (она называлась тогда полутяжёлой) и дал бой тяжеловесам. В парадном строю он выглядел самым миниатюрным. Соперники превосходили Новака не только в росте, но, разумеется, и в весе. Однако по силе ему не было равных. Казалось, что Новак не соревнуется, а играет со штангой и со своими соперниками. Для убедительной победы ему достаточно было набрать в троеборье 410 кг — намного меньше его же мирового рекорда в категории 82,5 кг. И хотя команда "Динамо" первенствовала в пяти других весовых категориях, командный приз достался всё же сборной "Профсоюзов", за которую выступал Новак. Дело в том, что тогда команда-победительница определялась не по занятым местам, не по набранным очкам, а по сумме килограммов, поднятых всеми атлетами команды.
Вот что рассказывает о себе заслуженный мастер спорта, заслуженный артист РСФСР Г.И.Новак:
"Когда известный спортсмен или артист появляется на сцене, зрителей всегда интересует, что у нас делается за кулисами или "как мы дошли до жизни такой?" Я, вообще-то, часто получаю письма и записки из зала именно с подобными вопросами. Но недавно я получил из зала записку примерно следующего содержания: "Тридцать лет назад я видел Григория Новака на спортивных соревнованиях. Сегодня я в цирке с внуками, и на арене — снова Новак. Ответьте, пожалуйста, сколько вам лет? То есть кто вы — Григорий Новак или его сын?"
В цирке нужно показывать, что умеешь делать, а не разговаривать. Но, поскольку сейчас мы не в цирке, я отвечу.
Да, это я — Григорий Ирмович Новак. Родился более полувека назад. Учился, женился. Около сорока лет выступаю. Сначала на сцене, затем на помосте, а последнюю четверть века на арене цирка.
Что было для меня раньше: цирк или спорт — трудно сказать: не было бы цирка, не было бы и спорта. И наоборот.
С цирком я познакомился очень рано. Мне было одиннадцать лет, когда я увидел людей, которые летали в воздухе, словно птицы, собачек, которые крутили сальто-мортале, лошадей, которые вальсировали и даже смеялись, силачей, которые поднимали неимоверные тяжести. И мне казалось, что всё это недосягаемо для простых смертных. Во всяком случае — для меня. Мне захотелось стать таким же сильным, смелым, ловким, и я "заболел" цирком.
Очень скоро я начал выступать как акробат. Выступал на эстраде, в цирке, в кружках самодеятельности. А когда моя семья переехала из Чернобыля в Киев, я стал интересоваться многими видами спорта и, как все мальчишки, хотел объять необъятное. Искал себя.
А остановился на штанге. Вначале киевские газеты писали, что в городе появился Гриша Новак, акробат и подающий надежды штангист. Через два-два с половиной года — чемпион и рекордсмен Украины Гриша Новак. А ещё через год — рекордсмен Советского Союза и мира мастер спорта Григорий Новак. Потом началась война, и появился лейтенант Новак. А вскоре после войны — заслуженный мастер спорта, чемпион мира. Последние двадцать пять лет я в цирке. Теперь уже Григорий Ирмович Новак."
К этому следует добавить, что восхождение Новака как атлета было ошеломляющим. Благодаря отличной акробатической подготовке он, попав к тренеру Александру Конкину, за три года занятий штангой стал таким сильным, что в девятнадцатилетнем возрасте был грозой для именитых штангистов довоенного периода. В 1939 году молодой киевлянин установил свой первый всесоюзный рекорд в жиме, превышающий мировой — 119,5 кг. Через год Новак стал чемпионом СССР среди атлетов весом до 75 кг (тогда он назывался "средний"). В дальнейшем Новак неоднократно побеждал в категорияхот 75 до 90 кг. На его счету 86 всесоюзных рекордов, из которых 68 выше мировых. Кстати, по числу установленных рекордов СССР Новак до сих пор никем не превзойдён, даже Василием Алексеевым.
Каждый рекорд — веха. Каждый дорог атлету, но с особой гордостью Григорий Ирмович вспоминает о рекорде 1942 года. Вот ещё один из его рассказов.
"1942 год. Я работал начальником физподготовки Дома Красной Армии в Новосибирске. Шла Великая Отечественная война. Мне было двадцать два года. Я был молод, напорист, силён. Как и все молодые люди, рвался на фронт. Писал рапорт за рапортом. Видимо, я изрядно этим надоел начальству. Меня вызвал член Военного совета Сибирского военного округа и спросил:
— Лейтенант Новак, вы, помнится, должны были 22 июня сорок первого года выступить в Киеве на открытии нового стадиона.
— Так точно, — ответил я.
— И не просто выступить, — продолжил член Военного совета, — а выступить на побитие всесоюзных и мировых рекордов.
— Так точно, — подтвердил я. — Должен был выступить на побитие мировых рекордов...
— А не смогли бы вы сейчас здесь, в Новосибирске, показать эти результаты?
— Разрешите обратиться: кому нужны здесь и сейчас рекорды — война ведь идёт?
— Нет, товарищ лейтенант, вы многого не понимаете. Именно здесь и сейчас очень нужны рекорды. Задача ясна?
— Так точно.
— Выполняйте.
— Есть.
Дорогие товарищи, я тогда впервые понял, что стоит за рекордом, на что нужно тратить свою мышечную и нервную энергию и поднимать эти миллионы килограммов.
Конечно, трудности были. Я уже давно не тренировался. Мы тогда готовили лыжные сибирские полки. Работали много, ни минуты свободной.
И всё же я выполнил свою боевую задачу — установил два всесоюзных рекорда, превышавших мировые".
К первому послевоенному чемпионату мира Григорий Новак пришёл в полной боевой готовности. Вот как, по его рассказу, был открыт "золотой счёт" советского спортивного движения на мировой арене:
"В то время спортсмены нашей страны не были членами ни одной спортивной международной федерации. И ни один рекорд, установленный нами, не признавался как мировой, хотя вполне этого заслуживал.
Открыть счёт золотым медалям доверили нам, штангистам. Мы, как говорится, вытащили счастливый лотерейный билет — первыми из советских спортсменов поехали на официальное первенство мира в Париж.
Итак, 1946 год, Париж.
Мы прилетели в день открытия чемпионата. Прилетели и не знали: будем участниками соревнований или же только зрителями.
Как раз в тот день проходило заседание конгресса, на котором решался вопрос о принятии нас в члены Международной федерации тяжёлой атлетики.
И вот в три часа дня наши старшие товарищи уехали на заседание конгресса, а мы остались ждать в гостинице. Час ждём, другой, третий. Наконец в половине седьмого нам позвонили и радостно сообщили: "Танцуйте — мы приняты!" И уже в семь вечера мы стояли на огромной сцене дворца "Шайо", где разыгрывалось мировое первенство. Десять участников в красных трико с гербом Советского Союза.
Забегая вперёд, должен сказать, что наша сборная тогда проиграла американской команде по очкам, но по сумме поднятых килограммов мы обыграли спортсменов США на четверть тонны.
Вспоминаю своё выступление. У меня было 25-30 противников. Ближайших я помню достаточно хорошо и сегодня: француз Феррари и американец Кей. Первый выжал 115 килограммов (мы соревновались тогда в троеборье) и закончил выступление. Второй сумел выжать 120 килограммов и тоже финишировал.
Тогда это было много. Мировой рекорд в категории 82,5 кг равнялся 125 килограммам и принадлежал американскому штангисту Дэвису. Мой всесоюзный рекорд был равен 135 килограммам, но как мировой не признавался. И вот в Париже мне очень нужно было утвердить себя мировым рекордсменом.
Для первого своего подхода я попросил установить вес 125 килограммов, то есть решил начать с рекорда. Когда я вышел на арену, в зале раздался смешок — какой-то неприятный, холодящий душу. В чём причина, что во мне смешного? Я осмотрел себя — всё вроде бы аккуратно.
Только назавтра, когда нам принесли французскую прессу, переведённую на русский язык, всё стало понятно. Чего только не писала о нас, советских спортсменах, французская пресса — я говорю о буржуазной прессе того времени. "В Париж приехала загадочная команда из России. В составе команды грузчики и бурлаки, умеющие поднимать мешки и таскать пианино..." И вообще — "советский килограмм — семьсот французских граммов". Смешно, но обидно. Эта писанина украшалась шаржами. На меня был такой шарж — кружочек, в середине точка, маленькие ручки, кривые ножки и что-то похожее на голову. И подпись: "Новак выкатился на сцену, как шарик, выстрелил 125 килограммов и укатился".
Штангу, помню, я выжал действительно очень легко. И, чтобы сделать доброжелательнее ко мне публику, сразу же заказал 140 килограммов. Когда снова вышел на сцену, то даже испугался: неужели все ушли? Такая стояла тишина.
Судьи (египтянин, француз и англичанин) единогласно засчитали поднятый вес. Я обыграл ближайшего соперника на 20 килограммов..."
Тут я позволю себе прервать рассказ Григория Ирмовича и объяснить, почему 140-килограммовый результат не был признан новым мировым рекордом. Товарные весы, на которые поставили Новака, показали, что его вес — 82,6 кг, то есть на сто граммов выше нормы. Никто из наших представителей не имел права подойти к этим весам и проверить их точность. Как потом выяснилось, весы "ошибались" не в пользу Новака почти на полтора килограмма. Когда объявили, что поднятый им вес как рекорд не засчитан, в зале поднялся страшный шум. Продолжать соревнования было невозможно. Французской публике так понравился советский силач, что она потребовала заменить судей. В новую тройку включили советского арбитра, и состязания возобновились. Но никто уже не сомневался в окончательной победе Новака. Так оно и случилось. Григорий обыграл второго призёра — Анри Феррари — в сумме троеборья нацелых 35 кг.
"Это была разведка боем, — продолжает свой рассказ Григорий Ирмович. — Самое приятное для спортсмена — победа. Я не сентиментальный человек, но сейчас, когда вижу, как наши спортсмены восходят на пьедесталы мировых первенств, как под звуки гимна СССР поднимается наше алое знамя, у меня на глазах выступают слезы. А тогда я, признаюсь, откровенно плакал. Плакал от счастья, от радости. Ведь это была наша первая золотая медаль чемпиона мира!"
Можно предположить, что без победы Новака дебют советских штангистов на мировом помосте в Париже не произвёл бы особого впечатления, хотя ещё четыре наших атлета стали призёрами чемпионата. Нужна была именно сенсация. И такой сенсацией стали мировой рекорд Новака в троеборье (425 кг) и, конечно, его же фантастический результат в жиме. С восторгом отзывавшаяся о триумфе советского богатыря французская пресса, признавая свои ошибки, сообщила: "Теперь стало ясно, что советский килограмм весит ровно тысячу французских граммов."
Это признание, надо заметить, было завоёвано не только Новаком. Хотя наша сборная была укомплектована атлетами, прошедшими через тяжелейшую войну (большинство богатырей вернулось в строй после ранений) — но прославленные ветераны штанги довоенных лет не подкачали. Они уступилисборной США всего лишь два очка. Особенно впечатляющим было выступление знаменитого киевлянина Якова Куценко. Соревнуясь в тяжёлой весовой категории, он намного опередил всех, кроме негра Джона Дэвиса, которого за красоту телосложения называли "Чёрным Аполлоном". На вес золота была и серебряная медаль легковеса из Тбилиси Владимира Светилко.
После чемпионата на зимнем велодроме, вмещающем около 20 тысяч зрителей, состоялся "вечер рекордов". В нём приняли участие штангисты многих стран мира. И самое большое впечатление произвели на публику наши богатыри. Они установили три рекорда мира. Новак стал официальным рекордсменом мира в жиме, тяжеловес из Еревана Серго Амбарцумян — в рывке левой рукой (тогда ещё фиксировались мировые достижения в упражнениях на одну руку), а Яков Куценко под занавес толкнул 171 кг. Вот так на самой высокой ноте закончили свой визит в Париж советские атлеты.
Парижский триумф сделал имя Новака самым популярным из всех советских спортсменов, причём не только в СССР, но и за рубежом. Но популярность — это тяжёлое бремя. Первый советский чемпион мира обязан был постоянно находиться в форме и подтверждать свою репутацию весомыми килограммами — то есть новыми рекордами мира. И Новак не скупился на мировые достижения. Казалось, физическим возможностям этого силача просто нет предела. Каждый свой старт он отмечал новыми рекордами, причём даже на показательных выступлениях (лишь бы судьи были соответствующей правилам квалификации, а уж Новак-то всегда был готов к подвигу). Вот как он украсил рекордом мира День физкультурника летом 1947 г.
"Не знаю, — говорит Григорий Ирмович, — может, я постарел. Мне кажется, что раньше всё было интереснее, красивее. Вспоминаю, как все союзные республики готовили к Дню физкультурника спортивно-театрализованные представления. Каждой республике давалось от 7 до 15 минут в зависимости от количества выступавших. Я же в сорок седьмом году один получил шесть минут на того, чтобы показать свои наивысшие достижения. Это было большой честью и большой ответственностью.
Итак, стадион "Динамо" (Лужников тогда ещё не было). Шестьдесят тысяч зрителей. После выступления делегации Украины на зелёном поле остались только я, судьи, помост и штанга. Вёл спортивный праздник известный комментатор Всесоюзного радио Вадим Синявский.
Первый подход — разминочный. Я легко поднял штангу и сразу попросил установить рекордный вес. Когда подошёл к этой рекордной штанге и только ещё нагнулся, чтобы взяться за гриф, Синявский, опережая события, объявил в эфир и зрителям стадиона, что рекорд уже установлен. Между тем как я ещё и к штанге-то не притронулся. А на "Динамо" всё близко, всё видно. Я отвлекся от штанги, посмотрел на трибуну и увидел доброжелательные лица. Самое страшное слово для штангиста — "попытка". И я это слово услышал. Я стоял посреди стадиона как в воду опущенный. Ко мне подошёл мой тренер и спросил: "В чём дело, Гриша? Вспомни, где ты находишься..."
У меня оставалось ещё две минуты и всего одна попытка. "Во что бы то ни стало нужно поднять штангу!" — приказал я себе. Я стал бегать, прыгать, кувыркаться, ни на кого не обращая внимания. А когда Синявский объявлял мой третий подход, то произнёс примерно следующее:
"Итак, последняя попытка Новака. Я надеюсь, что он меня не подведёт".
"Конечно, я его не подведу", — решил я. И действительно не подвёл. Когда я зафиксировал рекордный вес на прямых руках, судье-фиксатору пришлось трижды крикнуть: "Опустить!", пока я наконец не выполнил его команду. Зрители бурно аплодировали".
О памятных событиях в жизни Новака-спортсмена можно вспоминать бесконечно.
Последний раз честь нашей сборной он достойно защитил наXV Олимпийских играх в Хельсинки. Ему шел тогда уже тридцать четвёртый год, его преследовали травмы, однако он сумел выиграть серебряную медаль и принести команде драгоценные очки. В тот раз богатырская дружина Советского Союза впервые нанесла поражение сборной США, считавшейся до того непобедимой.
Конечно, всё имеет начало и конец. Каким бы железномускульным ни был атлет, рано или поздно он оказывается вынужден уступить дорогу молодым соперникам, по-хорошему жадным до рекордов и побед, до громкой спортивной славы. Вскоре после той Олимпиады-52 Новак покинул соревновательный помост. Перед Григорием не было дилеммы: кем быть дальше? Он вернулся к своему юношескому увлечению, к цирку — но уже не любителем, а профессиональным артистом.
Не проходило недели, чтобы Новак не появился перед публикой на эстраде или на сцене какого-нибудь рабочего клуба. Причём непременно со штангой и гирями. И все свои показательные выступления он всегда по ходу дела комментировал, остроумно отвечая на многочисленные вопросы зрителей. Ведь наш народ очень любит сильных людей и живо интересуется всем, что касается развития силы.
Перед тем как сесть за эту статью, я был приятно удивлён очередным талантом Новака — не простого, как мы говорим, "железятника", а писателя, сценариста, изумительного мастера художественного слова. Никто и никогда так страстно и так лирично не рассказывал о спорте и о цирке, как делает это Григорий Ирмович — дипломированный артист разговорного жанра.
Я пришёл к нему на новую квартиру, что на Ленинградском проспекте, на несколько минут (меня ждали неотложные дела в редакции "Советского спорта"), но, забыв обо всём, как зачарованный около трёх часов кряду слушал Новака.
Как же я жалел, что не взял тогда с собой магнитофона!
— Зачем ты пишешь? Не пиши! — говорил мне Новак. — Ты послушай меня... Прости, не могу сидя...
И он с большой теплотой и сердечностью рассказывал о знаменитых артистах цирка, о спорте, обо всём, к чему навечно приросла его душа...
Евгений ГЕЛЛЕР (Нью-Йорк)
ГРИГОРИЙ НОВАК - ВЫДАЮЩИЙСЯ МАСТЕР "ЖЕЛЕЗНОЙ ИГРЫ"
На Олимпиаде в Хельсинки Григорий Новак завоевал серебряную медаль.
В этом году исполняется 55 лет чемпионату мира по тяжелой атлетике, в котором впервые приняли участие советские спортсмены. Это было вскоре после окончания войны, в 1946 году. Париж принимал тяжелоатлетов со всего мира, в том числе и советских.
Помнится, еще в армии мне попалась газета "Правда". На первой странице крупным шрифтом - заголовок: "Григорий Новак - русский богатырь". Я был несколько озадачен. И надо было случиться, чтобы этот русский богатырь, возвращаясь из Парижа домой, решил проведать своего друга детства, начальника парашютно-десантной службы нашей части в Пскове Григория Гиммерфельда.
На встрече личного состава полка с Григорием Новаком я как-то усомнился в "русскости" этого богатыря. Несколько позже, на совместной тренировке в спортивном зале Дома офицеров, мои сомнения полностью улетучились. В особенности, когда он прелюдно (а может быть, и демонстративно) заговорил со мной на идиш...
Григорий Новак родился в 1919 году в ставшем печально известном Чернобыле. В начале тридцатых годов семья Новаков переехала в Киев, на Софиевскую улицу. Гриша рос коренастым парнем невысокого роста. Отличался силой и не прочь был подраться. Учился в еврейской школе №25, которая находилась недалеко от площади Богдана Хмельницкого. По окончании семи классов Гриша решил пойти работать. Тогда многие ограничивались обязательным семиклассным образованием. Ирма, его отец, взял Гришу к себе на работу. Они копали котлованы под строительство домов. Уточним - в ручную, грузили на подводы и все выкопанное вывозили лошадьми. Через несколько лет Гриша заметно окреп, налился мускулами. В свободные минуты на строительной площадке возникали импровизированные конкурсы-схватки между строителями и грузчиками. Несмотря на молодость, Гриша постоянно выходил победителем. То ли в борцовской схватке, то ли в поднятии груза.
Григорий пошел в секцию борьбы общества "Динамо". Уже на первых порах в секции ему не было равных. Не обладая никакой техникой, преимущественно за счет физических качеств новичок клал всех на лопатки. В те годы, как правило, секции борьбы и тяжелой атлетики были связаны. И тренер перевел его к штангистам. Это было где-то в 1938 или 1939 году. А через год (!) дебютант Григорий Новак стал чемпионом СССР в полусредней весовой категории. Десять раз Григорий становился чемпионом страны.
Как известно, только лишь после Отечественной войны наши спортсмены стали выходить на международную арену. И первыми это сделали тяжелоатлеты. В 1946 году советская федерация была официально принята в состав Международной федерации тяжелой атлетики, и сборная Союза впервые отправилась выступать на мировой чемпионат в Париж. Основу команды составляли киевляне (в те годы центром тяжелоатлетического притяжения был Киев). К слову, в составе сборной команды были еще двое еврейских парней - Ефим Хотимский и Яков Полонский. Перед поездкой во Францию, их вызвали в Москву на сборы, где, кроме тренировок, как вспоминал Григорий, обучали этикету: как держать вилку, нож и т.п., а также, как вести себя в капиталистическом обществе. Естественно, кроме тренеров и спортсменов, в составе делегации были и представители "в штатском".
Итак, Париж встречал сильнейших людей планеты. И надо было случиться, что на вокзале к команде подошел пожилой еврей, расспрашивая, кто из них "будет" Новак. Ему показали.
- Как зовут твоего отца? - спросил он Гришу.
Тот ответил:
- Ирма, родом из Чернобыля.
Незнакомец бросился к опешившему Новаку с объятиями:
- Я твой родной дядя!
Они, конечно, никогда до этого не виделись. Но дядя по афишам узнал о том, что в Париж прибывает команда советских штангистов, среди которых есть Григорий Новак. А на следующий день весь Париж обошел снимок встречи Григория Новака со своим французским дядей.
Забегая несколько вперед, замечу, что эту незапланированную встречу припомнят потом чемпиону мира. Припомнят и то, что после соревнований этот дядюшка-"буржуй", владелец крупного швейного предприятия, закатил банкет в фешенебельном ресторане в честь родного племянника и его друзей. Одарив всех памятными сувенирами, дядюшка нагрузил своего племянника подарками, весом не менее установленного Гришей рекорда мира.
Да, Григорий установил мировой рекорд, набрав в сумме троеборья (жим, рывок, толчок) 425 кг, и занял первое место. Это было невероятно! По несколько раз взвешивали штангу, взвешивали Григория. При этом надо было при всем честном народе стоять в костюме Адама, что не очень импонировало спортсмену. Говорят, понадобилось вмешательство даже самого посла СССР во Франции, чтобы Григорий прошел эту процедуру. Итак, появился первый советский чемпион мира, обладатель мирового рекорда и ярко выраженного еврейского акцента.
Несколько слов о рекордах Новака. Так как за каждый рекорд тогда "родная страна" выплачивала рекордсмену 25 тысяч рублей (в старых, послевоенных исчислениях), Григорий разработал свою тактику. Примерно раз в месяц он вносил очередную поправку на... 0,5 кг. Ни больше, ни меньше! Друзья-то знали, что могучий Новак запросто мог бы улучшить рекорд не на мизерные полкилограмма, а, скажем, на 5 кг. Но кому это нужно! Гриша хитренько улыбался и растягивал удовольствие. За свою спортивную карьеру он установил 23 рекорда мира и 86 рекордов СССР - тоже своего рода рекорд, который долго никто не мог превзойти.
В 1952 году, в Сталинграде, в период печально известной "антикосмополитической" кампании, против первого советского чемпиона мира, серебряного призера Олимпийских игр в Хельсинки, выдающегося атлета ХХ века было сфабриковано "персональное дело". По приказу высшего спортивного руководства с Григория Новака сняли почетное звание заслуженного мастера спорта, дисквалифицировали, отменили выплату 500 тысяч рублей за ранее установленные рекорды.
Судьба нас случайно свела вторично. Он вовсе не выглядел сломленным. Вокруг него были друзья, поддерживавшие его в трудную минуту.
В Подольском райкоме партии устроили "персональное дело" и Ирме Новаку, отцу чемпиона мира. Забрали партийный билет, мотивируя тем, что он в анкете не указал о своем брате во Франции. Придет время, и восстановят его опять в партии, так же, как и Григорию восстановят все почетные звания. Но это будет потом. А пока Григорий ушел в цирк и стал силовым акробатом. Блистательный талант Григория проявился и здесь. Вскоре, когда сыновья подросли, он создал бесподобное цирковое шоу. Мне запомнилось его выступление в минском цирке. На ярко освещенную арену вышел уже немолодой, седоватый, со скульптурно-атлетической фигурой и очаровательной улыбкой мужчина, с широкой лентой через плечо, на которой сверкали многочисленные награды. Все присутствующие стоя встретили легендарного спортсмена-артиста. Он чрезвычайно легко жонглировал различными тяжестями и демонстрировал всевозможные силовые акробатические трюки. Но коронным номером чемпиона мира был следующий: Григорий делал "мостик", на грудь помещали щит, на который въезжала автомашина с пассажирами... Люди понимали, что это не фокус и не оптический обман, а демонстрация высочайших человеческих возможностей. Публика ревела от восторга...
К своим спортивным рекордам и титулам Григорий добавил и звание Заслуженного артиста РСФСР. В Израиле имя этого замечательного еврейского атлета включено в "Международный зал славы еврейского спорта". К сожалению, Григорию Ирмовичу принадлежит еще один печальный рекорд. После его смерти вскрытие показало, что он перенес 10 инфарктов. Кто знает, быть может, перегрузки жизненные сыграли в этом большую роль, чем физические...
Евгений Мельников
Атлетическая поэма
Аттракцион Новака назывался «Атлетическая поэма». Думается, что жизнь и творчество Григория Ирмовича было той неповторимой поэмой, созданной им самим.Сегодня трудно поверить, но было такое время, когда наши, тогда — советские спортсмены не участвовали ни в первенствах Европы и мира, ни в Олимпийских играх. Они вообще не участвовали в международных соревнованиях. Хотя их спортивные результаты — секунды, метры, килограммы были на уровне мировых рекордов, а иногда и превышали их. Такое уж было время.Впервые советские штангисты приняли участие в соревнованиях за рубежом после войны, в 1946 году. И не где-нибудь, а в Париже… Там во дворце Шайо проходил чемпионат мира по тяжелой атлетике. Советских штангистов, впервые появившихся на чемпионате, встретили настороженно, без пиетета. Их не знали. Что естественно — о советском спорте мало, что было известно. Над ними посмеивались и отнюдь не добродушно. О мировых рекордах советских штангистов, поставленных заочно, на родине говорили с усмешкой, — дескать, если такие сильные, вот и таскайте свое рекордное железо на глазах у всего мира.По мере того, как советские штангисты демонстрировали блестящее мастерство и отличную технику, скептицизм иссяк, восторга еще не было, но появилась некая заинтересованность, а что же могут эти советские. А когда Григорий Новак принес своей команде победу, да еще с мировыми рекордами в каждом движении и в сумме, зал дворца Шайо взорвался аплодисментами. «Охотник за рекордами!», «Фабрика рекордов! — так называли Григория Новака французские газеты.Спортивный французский журнал писал: «Железный малыш» — первый из советских спортсменов, завоевавших титул чемпиона мира. Он столько раз бил мировые рекорды в поднятии тяжестей, что мы, в конце концов, перестали удивляться, забыв, что каждый мировой рекорд — это чудо. Такого количества мировых рекордов, которые установил Новак за несколько лет, с избытком бы хватило на целое поколение гиревиков.»К 25 годам Григорий установил пятьдесят пять мировых рекордов. Такого атлета мир еще не знал. Ему не было равных на всей планете.В последующие годы в Союзе появилось немало выдающихся тяжей-рекордсменов и чемпионов мира, чемпионов Олимпийских игр. Достаточно вспомнить Юрия Власова, Леонида Жаботинского, Василия Алексеева, Давида Ригерта и многих, многих других. Но в то время Григорий Новак был первым и единственным. Все, что он сделал в спюрте, можно было бы считать легендой, если бы не было зафиксировано в судейских протоколах.Десятикратный чемпион СССР Григорий Новак свыше ста раз улучшал мировые и всесоюзные рекорды в различных упражнениях тяжелоатлетического троеборья в разных весовых категориях. Почти за два десятилетия своих выступлений и на тренировках он поднял 80 тысяч тонн железа, или восемьдесят железнодорожных составов. Тогда еще тяжеловесные поезда не водили.В 1953 году Григорий Новак оставил большой спорт и пришел… в цирк. И это было не первое его появление на цирковом манеже.Родился Григорий на Киевщине в захолустном городишке — сейчас даже жутко произнести — Чернобыль! Родители подарили маленькому Грише завидные природные качества — крепкий родился малыш… Здесь же, в Чернобыле, он впервые попал на представление в заезжий цирк. Не боюсь повториться, — цирк всегда волнует романтикой, отвагой, мастерством. Общение с сильными, ловкими, смелыми, умными и веселыми, благородными и мужественными людьми оставляет в сердцах добрый след. С того дня Гриша Новак решил стать таким же, как те сильные и ловкие люди, которых он видел в цирке. Он начал тренироваться самостоятельно. Импровизированным манежем был двор. Он пробовал стоять на руках, делать сальто-мортале, таскал и выжимал тяжелые каменюги. Повзрослев и окрепнув, Гриша увлекся спюртом — греблей, акробатикой, прыжками в воду, велосипедом. Однажды он случайно попал на тренировку тяжелоатлетов. Любопытства ради взялся за штангу и выжал пять пудов!. В то время — это был норматив первого спортивного разряда. Было тогда Григорию шестнадцать лет. Занимаясь спортом, он выступал как акробат в паре с Иваном Чеколтаном, который в последствии стал коверным, а Новак — заслуженным мастером спюрта и заслуженным артистом.Григорий Новак не был «баловнем судьбы». Это только казалось, что ему всегда легко и просто. Были и неудачи, и сомнения, неверие в свои силы. Но с детства его отличало необыкновенное трудолюбие, упорство. Он сам себя научил побеждать. Но, безусловно, преодолевать трудности помогала ему любовь к спорту. Примером тому каскад непременно улучшающихся рекордов. Новак был весьма колоритной фигурой. Все годы — и когда он выступал в спорте, и занимался штангой, и когда выступал в манеже, он был идеальным объектом для многочисленных дружеских шаржей.В цирк он пришел с громким спортивным именем. Но цирк — это несколько иное. И Григорию пришлось еще доказывать в первую очередь себе, но и другим, конечно, что он — еще и артист. В цирке тоже легких побед не бывает. Цирковые, при всей своей доступности и благожелательности, к чужакам относятся настороженно, внимательно присматриваясь, — есть ли в нем, так необходимый в манеже, кураж. Вот его то, как раз, у Новака было с избытком. Конечно, помогала и спортивная закалка. Выстоял. Утвердился. А главное — он в цирке не был похож на других своих предшественников.Что демонстрировали силачи? Знаменитый русский богатырь Николай Жеребцов вез на манеже расписную подводу с двадцатью седоками, вращал двенадцать человек на карусели, установленной у него на груди, поднимал платформу с двумя быками. Реквизитом Новака стали спортивные снаряды — гири, штанга и акробатика. Его постоянные жизненные спутники. Основа, как отмечалось, была заложена в юности. Придя после спорта в цирк, он начал свои выступления не совсем обычно, органично соединив тяжелую атлетику с акробатикой. Известно, что штангист, легко поднимающий полтораста килограммов, не всегда удержит в стойке партнера, весящего в два, а то и в три раза меньше, если он не знает акробатики. В манеже Григорий показывал уникальный трюк — держал своего партнера на вытянутой руке, приседая, брал двухпудовую гирю и попеременно выжимал то ее, то партнера! Трюк до сих пор никем не повторенный. Вообще, все то, что делал Новак в разные годы в манеже было уникально. Подобных номеров, а позднее аттракционов ни в нашем цирке, ни в зарубежных просто не было и нет. На глазах зрителей происходило удивительное превращение спорта в искусство. Игра с железом, как говорят тяжелоатлеты, игра мускулов перерастала в игру характеров.Подрастали сыновья. Аркадий — мастер спюрта, закончил институт, стал рекордсменом мира среди юниоров. Роман с четырнадцати лет пошел работать в цирк. Одновременно он продолжал учебу в школе. Закончил ее и стал студентом заочником института физкультуры, а после — дипломированным специалистом. И тогда сбылось заветное — родился аттракцион, затмивший все, что было ранее создано цирковыми силачами.Аттракцион «Атлетическая поэма» я уже видел своими глазами. Это был апогей творчества старшего Новака. По-прежнему на манеже гири и штанги, упражнения с живым и мертвым весом в статике и динамике, по-прежнему Новак удерживал на ногах трек, по которому мчались на мотоциклах сыновья… Сместился акцент, появилась сверхзадача — рассказать о Человеке, о неограниченных его возможностях. В центре внимания не столько упражнения атлетов, столько столкновение характеров. Динамичный рассказ полный доброго юмора и даже самоиронии о знаменитом отце, о спокойном и уверенном Аркадии и любознательном Романе. Так распределялись роли в этом увлекательном спектакле.В то время я и познакомился с Григорием Ирмовичем. Как большинство цирковых артистов, он проявлял доброжелательность и был доступен. Незабываемы его рассказы на «суржике» — удивительном коктейле из русских и украинских слов. А еще лукавый юмор. А еще неподражаемая интонация. Он рассказывал о своих выступлениях на чемпионатах — мировых, европейских, союзных, поездках в Париж, о турне по Чехословакии. Вспоминал о том, как на чемпионате мира весы, на которых происходило взвешивание, врали на полтора килограмма. И это тогда, когда лишний грамм мог склонить чашу весов к проигрышу. А еще о том, что в Чехословакии есть общество его имени. Шутил, конечно. Просто чешские и словацкие Новаки объединились, при этом их фамилия читалась с ударением на первом слоге.Позднее, оставив манеж, Григорий Новак стал выступать с устными рассказами на эстраде. Так проявилось его третье призвание. Маленькие рассказики, новеллы он сочинял сам. Это были случаи, эпизоды из богатейшего спортивного прошлого, цирковые байки, закулисные истории. Причем все это приобретало законченную литературную форму и Григорий Ирмович переносил их на бумагу. Герои рассказов люди цирка — знаменитый артист, униформист из индийского цирка, увиденный на гастролях, сам автор… Мне очень нравятся его рассказы о цирковых животных.Григорий Новак — славная история и советского спорта и советского цирка.Аттракцион Новака назывался «Атлетическая поэма». Думается, что жизнь и творчество Григория Ирмовича было той неповторимой поэмой, созданной им самим.
Легенда о Самом Первом
Ю.Зерчанинов
Когда летним утром 1950 года москвичи обнаружили, что памятник Александру Сергеевичу Пушкину, извечно, казалось, стоявший в начале Тверского бульвара, переметнулся на другую сторону улицы Горького, сразу пошли разговоры, что тут, мол, не обошлось без участия Новака. Перенёс, дескать, сначала памятник, а затем пьедестал, а может быть, одним махом и то, и другое.
В послевоенные годы имя Новака не сходило с газетных полос. Тогда не было другого спортсмена, который бы столь впечатляюще часто бил мировые рекорды. Сейчас это трудно себе представить, но чемпионов мира до Новака у нас тоже не было. На дружеском шарже тех лет Григорий Новак играючи (именно так, безо всяких видимых усилий, выжимал он обычно рекордный вес) держит над головой земной шар.
Тот Новак, к которому я пришёл в январе восьмидесятого года, выглядел уже эдаким добрым дедушкой, склонным безропотно потакать проказам любимого внука. Но едва мы остались вдвоём, как он небрежно, как бы между делом, подхватил двухпудовую гирю и начал поигрывать ею.
Теперь-то я понимаю, что он жонглировал тогда облегчённой гирей, а поддайся я на его вызов, непременно вручил бы мне настоящую двухпудовку, стоявшую рядом.
Так или иначе, но лишь убедившись, что он достаточно впечатлил меня своей неизбывной силой, Новак умиротворённо присел к столу, на котором уже стоял мой репортёрский магнитофон.
— Про Париж, значит, хочешь узнать? — спросил он.
— Да, про Париж.
— Ну, давай записывай.
И тут, к моему немалому удивлению, он придал лицу исключительно задумчивое выражение и произнёс с пафосом:
— Нам, штангистам, повезло. Мы, как говорится, вытащили счастливый лотерейный билет. Нам доверили открыть счёт дождю золотых медалей...
Я выключил магнитофон, но он истолковал это по-своему.
— Меня надо слушать на публике. На публике у меня кураж.
Пришлось сказать, что я жду совсем иного: доверительного рассказа о том, как в послевоенном Париже он, Новак, завоевал звание чемпиона мира. В его ответном взгляде я прочитал: "А сколько раз ты можешь поднять двухпудовую гирю?" Вскоре он, однако, развеселился.
— Да у тебя лопнет магнитофон, если я поведу рассказ простыми, как ты говоришь, словами. Мои простые слова — крепкие...
Исповедь не исповедь, но в меру подлинный рассказ о том парижском чемпионате я в конечном счёте всё же услышал.
А через несколько дней в небольшом подмосковном клубе я вновь услышал этот рассказ уже в эстрадном варианте, который строился на чередовании откровенного пафоса с грубоватыми, но хорошо выверенными репризами.
Новак пытал счастье как артист разговорного жанра, выступая с рассказами о спорте и о цирке.
В машине, когда мы возвращались в Москву, я мягко сказал Новаку, что, вспоминая о былых победах и рекордах, он, конечно, найдёт своего зрителя, но только стоит ли перегружать программу сентиментальными цирковыми историями? Новак разъярился и принялся уличать меня в полном непонимании его таланта сочинителя и рассказчика, и лишь когда мы остановились у его дома на Ленинградском проспекте, заставил себя произнести примирительно:
— Чтобы понять, какой я артист, надо видеть меня в цирке. Я собираюсь работать в культурной программе Олимпиады. Приходи — не пожалеешь.
В начале июля, не находя на олимпийских стендах Москвы имени Новака, я решил позвонить ему. Трубку взяла жена. Она сказала, что прошедшей ночью после третьего инфаркта Григорий Ирмович скончался...
По словам одного из друзей, Новак верил, что здоровье — это тот кошелёк, который никогда не опустеет. Свой первый инфаркт он не счёл возможным даже заметить — вернее, отмахнулся от него, продолжая ежевечерне выходить на манеж и лёжа удерживать ногами трек с мотоциклистами. Но уже из второго инфаркта, который случился, оказывается, вскоре после нашей поездки в подмосковный клуб, он едва выкарабкался. Ненадолго, однако...
Таким вот я и увидел Новака в первый и последний раз на манеже — лежащим в окружении пышных венков. Это было в старом московском цирке на Цветном бульваре перед дневным представлением олимпийской программы с участием Игоря Кио.
Я открываю подшивку "Красного спорта" за 1946 год (в марте газета примет уже сегодняшнее название — "Советский спорт"). В тот первый послевоенный год, когда спортивная жизнь только налаживалась, газета выглядит скромно и выходит не каждый день. О том, что такое большой спорт, читатель ещё не ведает. Брать интервью у наиболее отличившихся физкультурников пока не принято. И тем не менее та публичность, та громкая слава, которые сопутствуют ныне героям спорта, уже предугадываются.
Имена московских динамовцев, которые предыдущей осенью возвратились с победой с футбольных полей Англии, у всех на слуху.
В первом же номере спортивной газеты сорок шестого года и дваждыгерой Советского Союза И.Папанин, и академик Л.Орбели, и народныйартист СССР В.Качалов, поздравляя советских спортсменов с Новым годом, желают им дальнейших побед. А Василий Иванович Качалов прямо провозглашает свой новогодний тост за то, чтобы наши спортсмены стали самыми сильными в мире.
Зимовщики с мыса Шмидта пылко желают новых успехов Хомичу, Ботвиннику и, конечно, Новаку. "За вас, дорогой Григорий Новак, чьё имя чаще всего приносит нам радио".
Вчитываясь в спортивную газету того послевоенного года, вдруг обнаруживаешь, как от номера к номеру нарастает накал ожидания Самого Первого — того, кто раньше других докажет, что он самый сильный в мире, кто подаст пример.
В олимпийском движении мы ещё не участвуем и в международных спортивных федерациях не состоим. Но товарищеские встречи с зарубежными спортсменами учащаются, и описанию этих встреч (не случайно же?) газета посвящает уже целые полосы. Словом, нет сомнений, что вот-вот мы должны принять участие в официальных международных соревнованиях самого высокого ранга.
Кому же из наших спортсменов будет дан этот шанс — стать Самым Первым?
Имена спортсменов, которые устанавливают рекорды страны, превышающие мировые, начинают набираться в газете непривычно крупным шрифтом. Непривычно крупны для газетной полосы того времени и снимки самих рекордсменов. В этом ряду и пловец Леонид Мешков, и дискоболка Нина Думбадзе, и, естественно, Григорий Новак, который уже с первых дней того года взялся ставить рекорды, превышающие мировые.
Замечу, что такое свойство человеческой натуры, как честолюбие, в ту пору настоятельно рекомендовалось в себе изживать и уж во всяком случае не обнаруживать публично. Новак же, веривший, что он рождён быть артистом, никак не мог, однако, позируя перед фотокамерами (тогдашние фотокорреспонденты имели привычку предупреждать, что снимок пойдёт в газету), прикинуться скромником. И со старых газетных полос он то излишне ослепительно улыбается, то чересчур яростно смотрит вдаль.
Нынешний спортивный психолог скажет, что эти снимки свидетельствуют о том необычайно высоком уровне притязаний, который свойственен истинно чемпионской натуре.
"Советский спорт" уже пестрит летними снимками, ожидание Самого Первого продолжается, но на том высоком пьедестале престижной славы, находящемся в центре всеобщего обозрения, московских динамовцев никто по-прежнему всерьёз не теснит.
А наши сильнейшие штангисты тем временем съезжаются на свой чемпионат и бьют рекорд за рекордом, давая понять спортивному руководству, что они в силах противостоять и американцам, и египтянам — тогдашним лидерам мировой тяжёлой атлетики.
В газетном отчёте нет особых подробностей главной сенсации чемпионата — захватывающего единоборства за звание абсолютного чемпиона страны, развернувшегося между победителями двух заключительных весовых категорий. Григорий Новак выступал в весе до 82,5 кг (тогдашний полутяжёлый вес). И уже были тяжеловесы — Серго Амбарцумян, например, весьма внушительных пропорций, но самый сильный — Яков Куценко — брал отнюдь не собственным весом. Куценко был высок и строен. Любил козырнуть тонким вкусом, изысканными манерами, речь его лилась плавно. В детстве цыганка предсказала ему, что он станет знаменитым артистом. Но он стал знаменитым атлетом, не раз превышавшим мировые рекорды.
Невысокий, коротконогий Новак вне помоста совсем не смотрелся рядом с Куценко, но, не имея в своём весе достойных соперников, он распалял себя единоборством с Куценко, постоянно пытался достать его.
Так вот, на чемпионате страны сорок шестого года Куценко лишь в толчке (штангисты тогда ещё состязались в троеборье: в жиме, рывке и толчке) обошёл наконец Новака и набрал в сумме 435 кг. А Новак победил в своём весе,набрав 433,5 кг.
В газетном отчёте оба чемпиона страны удостоены равно высоких похвал. Всё понятно: готовясь к выходу на мировую спортивную арену, мы делали немалую ставку и на Куценко.
Новак будет потом говорить с эстрады: "Нам, штангистам, повезло... Нам доверили открыть счёт..." Нашим штангистам "повезёт" в октябре — в октябре они полетят в Париж, чтобы участвовать в чемпионате мира.
А пока, в конце августа, я углубляюсь в отчёты с чемпионата Европы по лёгкой атлетике в Осло. Не вступая ещё в Международную легкоатлетическую федерацию, мы — как бы на разведку — послали в Осло небольшую команду, которая возвратилась с шестью золотыми медалями. Спринтер Евгения Сеченова, завоевавшая две золотые медали, именуется теперь не иначе как "девушка-молния", как "быстрейшая лань Европы". А Нина Думбадзе — уже в ранге чемпионки Европы,— дождавшись в Норвегии следующих соревнований, первой в мире посылает диск за 50 метров (все наши мировые достижения, в том числе и этот бросок Думбадзе, в таблицы мировых рекордов, однако, ещё не заносятся). Словом, к началу осени мы располагали уже "быстрейшей ланью Европы".
В номере газеты от 28 сентября бросилось в глаза соседство двух публикаций: очерка об абсолютном чемпионе страны по боксу Николае Королёве и пересказа статьи американского журналиста Дэна Паркера из журнала "Лук", в которой тот уличает Майкла Джекобса, антрепренёра чемпиона мира Джо Луиса, в корысти и диктаторских замашках. Даже внешне, по словам Паркера, шестидесятипятилетний Джекобс выглядит тощим субъектом "со вставными зубами, так же плохо пригнанными к его челюсти, как костюм — к фигуре".
Вспоминаю, что в недавно прочитанной книге олимпийского чемпиона Геннадия Шаткова, посвящённой истории профессионального бокса, Майкл Джекобс характеризуется как знаменитый антрепренер, который во многом способствовал долгой карьере великого Джо Луиса на профессиональном ринге.
И вспоминаю тут же, как слышал не раз разговоры, будто бы в своё время Джо Луис присылал Королёву вызов...
Королёв — фигура не менее легендарная, чем Новак, ибо не было и до сих пор нет в нашем боксе такого блистательного тяжеловеса (а нельзя забывать, что свои лучшие годы Королёв провёл не на ринге, а партизанил в фашистском тылу). В 1952 году, когда мы включились в олимпийское движение, Королёву было, увы, уже тридцать шесть лет, и в Хельсинки был послан молодой Шоцикас. В сороковые же годы Королёву удалось встретиться лишь с чемпионами некоторых европейских стран, и те, как правило, не могли выстоять против него и одного раунда. А наши журналисты много писали тогда о славном сыне негритянского народа Джо Луисе. И естественно, что у поклонников абсолютного чемпиона страны не мог не возникать вопрос: что бы произошло, если бы Королёв встретился с Джо Луисом?
Но был ли реальный повод для разговоров о вызове Джо Луиса?
С этим вопросом я как-то приехал к вдове Королёва, и она сразу же показала письмо, которое 7 августа 1946 года отправил из Нью-Йорка нашему абсолютному чемпиону... тот самый Майкл Джекобс. Он писал Королёву, что слава о нём дошла до Америки, и предлагал ему выступить в "Мэдисон Сквер-гардене" против различных американских боксёров.
Как мне было рассказано, едва дочитав это письмо, Королёв помчался в один из московских институтов, на спорткафедре которого хранились коробки с трофейным фильмом о Джо Луисе.
Те же две соседствующие в "Советском спорте" публикации таили, как теперь стало ясно, недвусмысленную оценку приглашения Джекобса. Николай Николаевич Романов, тогдашний председатель Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта, вспоминая всю эту историю, подтвердил, что встречи Королёва с американскими профессионалами были крайне нежелательны — в тот момент мы собирались вступать в Международную федерацию любительского бокса, и в принципе уже был решён вопрос о нашем участиив Олимпийских играх. Романов это объяснял и самому Королёву, не скрывая и своих опасений за исход предполагаемого боя с Джо Луисом ("Я говорил ему: "Ты воевал. И тебе уже тридцать...").
Но Королёв продолжал "присматриваться" к Джо Луису (рассказывают, что он просмотрел фильмы с поединками Луиса десятки раз) и в конце концов написал письмо в ЦК, в котором давал заверения, что не посрамит на мировой арене честь Родины, как не посрамил её в годы Великой Отечественной войны (вдова Королёва хранит и черновик этого письма). Романов теперь улыбается, вспоминая, как Королёв жаловался на него, но так или иначе он смог убедить Королёва, что надо поблагодарить Джекобса за любезное приглашение, но сообщить, что оно им не может быть принято, поскольку боксёр-любитель не вправе соревноваться с профессионалами.
Лишь в сорок лет — и, как обычно, нокаутом — Королёв завершил свой последний бой. И никогда, оказывается, не расставался он с убеждением, что мог бы выиграть и у Джо Луиса. "Выиграл бы, — говорил Королёв, — даже сомнений не может быть".
И, наконец, небезынтересно отметить, что ближе к осени сорок шестого года серьёзный "Советский спорт" вдруг увлёкся опереттой. Дело в том, что репортажи Вадима Синявского с футбольных полей Англии вдохновили молодых драматургов и завсегдатаев Северной трибуны стадиона "Динамо" Владимира Дыховичного и Мориса Слободского, а также примкнувшего к ним Бориса Ласкина (тоже болельщика, но не столь ярого) на создание комедии — оперетты "Одиннадцать неизвестных". Никита Богословский, тоже вдохновлённый этой идеей, на одном дыхании написал музыку. А Московский театр оперетты сразу же анонсировал, что ближайшая премьера — "Одиннадцать неизвестных".
Пошли разговоры, что маститый Федор Каверин, взявшийся поставить эту футбольную оперетту, пригласил на роль комментатора самого Вадима Синявского. В газетной заметке, впрочем, было уточнено, что голос Синявского лишь записывается.
Все динамовцы, игравшие в Англии, вместе с жёнами были приглашены на премьеру. Рядом с динамовцами сидел и Вадим Синявский со своей женой (зрительный зал встрепенулся, услышав со сцены привычный голос Синявского). А когда опустился занавес, на сцену вытащили и футболистов. Словом, премьера имела громкий успех. Динамовцы же, стоит заметить, проявили в тот вечер великодушие, как бы не обратив внимания на то, что форма опереточных футболистов была, скорее, армейских цветов, ибо, что таить, Дыховичный и Слободской болели за ЦДКА...
В этой оперетте, отличавшейся, по мнению знатоков, многими достоинствами (это чуть ли не первый наш мюзикл), впервые, что в данном случае немаловажно, обрёл сценическое воплощение образ торжествующего болельщика. В повседневной жизни уже отчётливо наблюдалась новоявленная потребность иметь спортивного героя, болеть за него. И куплеты высокопатриотичного болельщика Чашкина ("Болею я, болею я, болею я..."), с блеском исполненные непревзойдённым опереточным "простаком" Владимиром Володиным, долго звучали потом и в радиопередачах, и в поездах дальнего следования, и, наконец, на стадионах перед началом футбольных матчей, и в перерыве между таймами.
Рассказывая о съёмках фильма "Первая перчатка", корреспондент "Советского спорта" уже особо отметит, что одну из главных ролей исполняет Владимир Володин (его герой, старый тренер, будет петь теперь: "При каждой неудаче давать умейте сдачу, иначе вам удачи не видать..." — и песенку эту зрители сразу подхватят). Та заманчивая спортивная жизнь, в которой — или рядом с которой — существовали герои Володина, как раз и являлась неким виртуальным отражением повышенных реальных спортивных страстей.
На премьере оперетты "Одиннадцать неизвестных" присутствовали, как уже отмечалось, московские динамовцы, а на общественный просмотр фильма "Первая перчатка", главный герой которого претендует быть, замечу, всего лишь первой перчаткой Москвы, наряду с Николаем Королёвым был приглашён и Григорий Новак — уже как первый наш чемпион мира.
Наши штангисты летели в Париж на стареньком дребезжащем "Дугласе", и Новаку то и дело казалось, что сейчас, прямо в воздухе, самолёт развалится. Целые сутки самолёт простоял в Берлине (что-то случилось с мотором) и приземлился в Париже лишь поздним утром — в тот самый день, когда во дворце Шайо ожидалось открытие чемпионата мира.
А ведь нам ещё предстояло быть принятыми в Международную федерацию тяжёлой атлетики. Штангистов отвезли в отель, где они до самого вечера маялись, не ведая: будут участниками или только зрителями чемпионата? Всё уладилось лишь в последний миг.
Те два дня, что оставались до выступления атлетов полутяжёлого веса, Новак провёл в тренировочном зале. Вверху, на галерее, постоянно толпились зрители. Но эта публичность Новака не смущала — он любил даже на тренировках работать на зрителя. Рядом тренировались именитые американцы и египтяне. В своём полутяжёлом весе Новак выделил, однако, лишь француза Феррари. Тот был не слишком силён, но явно рассчитывал на поддержку зрителей. А Новак не привык, чтобы в его присутствии кто-то другой смел рассчитывать на повышенное внимание. Ломая голову, чем бы удивить, заранее расположить к себе парижан, он вдруг приметил в зале стойку с продолговатыми гирями-разновесами.
Новак умел поразить своей силой — ещё с тех довоенных лет, когда он, Гришка Рыжий с Подола, верховодил на киевском пляже. Сделавшись знаменитым штангистом, Новак продолжал отрабатывать всяческие трюки с двухпудовыми гирями или, как говорят в цирке, с двойниками. Повторяя номер славного циркового атлета Моор-Знаменского, Новак выжимал два поставленных один на другой двойника, а случалось, жонглировал двойниками даже с завязанными глазами.
Впрочем, от соблазна пожонглировать перед парижанами этими продолговатыми гирями он поначалу удержался, и начал вроде бы для разминки одну за другой выжимать их. Удостоверившись, что приковал к себе внимание всей галереи, Новак картинно подхватил и самую тяжёлую, стоявшую в стороне от других гирю и всласть позабавился ею. Сдержанно поблагодарил ошеломлённых зрителей и рассеянно выслушал, что до сих пор эта гиря была посильна лишь великому Шарлю Ригуло. Новак и знать не знал, кто такой Шарль Ригуло, и тем более не мог предположить, что вскоре познакомится с Ригуло и что знакомство это будет помнить всю жизнь.
Новак впервые вышел на сцену дворца Шайо (она оказалась больше, чем даже сцена Театра Советской Армии), когда и Феррари, и все остальные его соперники уже завершили жим. Он начал со 125 кг, что было выше рекорда мира, принадлежавшего египтянину Тоуни (122,5 кг).
Ему казалось, что он спокойно пересёк сцену, направляясь к помосту, но на самом деле, спеша поскорее взять вес, он почти бежал. Катился по сцене как шарик — так это представлялось из зала. Нарастал смех, и, остановившись около штанги, Новак растерянно осмотрел себя: может, забыл надеть что-то?
Потом, как писала одна из парижских газет, он "выстрелил ста двадцатью пятью килограммами и опять укатился".
Для следующего подхода Новак заказал феноменальный по тем временам вес — 140 кг. На этот раз он окунулся в мёртвую тишину и даже немного испугался — быть может, зал пуст, быть может, все зрители уже ушли? Тот небывалый подъём, который он испытывал, застелил его глаза сплошным туманом. Он видел только гриф штанги.
И лишь стоя со штангой над головой, он увидел и судей, и зрителей — зрители кричали "Браво!". Ему понравилось, что это приятное слово звучит по-французски точно так же, как и по-русски.
А стоявшие на сцене весы (для утверждения мирового рекорда надо было повторно взвешиваться) ему не понравились — эти весы напоминали, скорее, хозяйственные, чем медицинские. Он встал на них прямо в ботинках, но судья — это был египтянин — объяснил ему жестами, что он выходит за границу своей весовой категории. Порвав шнурки, Новак сбросил ботинки, но опять получалось, что у него лишний вес — какие-то полкилограмма.
Подошли и другие судьи — француз, англичанин, американец — и стали показывать, что надо, дескать, снимать и всё остальное — и трусы, и плавки.
Новак стоял на весах, смущённо поглядывая на зрителей, а объявившийся переводчик говорил весело: "Раздевайтесь. У нас это дело привычное". И только услышав, как кто-то из его товарищей крикнул: "Раздевайся, Гриша. Чёрт с ними" — он, наконец, решился.
Окружив весы, наши штангисты пытались прикрыть Новака халатами. Это последнее взвешивание длилось долго. Новак нервничал ("Я бы взвешивал на этих весах только мешки",— будет говорить он потом). Он оказался тяжелее, чем следовало, ровно на сто граммов, то есть весил 82,6 кг. Поэтому в сумму троеборья его результат вошёл, а как мировой рекорд засчитан, увы, не был.
Но когда после рывка он снова встал на эти же весы, ему не пришлось сбрасывать даже ботинки. Он потерял за это время два с половиной килограмма. Так имя нашего спортсмена было впервые занесено в официальную таблицу мировых рекордов.
В сумме Новак набрал 425 кг, опередив Феррари — серебряного призёра — на целых 35 кг. Мало того, американец Дэвис, победивший в тяжёлом весе, оказался единственным, кто поднял больше (на 10 кг), чем Новак.
"Советский спорт", представляя Новака как Самого Первого, опубликовал снимки и других наших призёров чемпионата мира, в частности, тяжеловеса Куценко, занявшего в своей категории второе место.
Остальные газеты довольно лаконично комментировали итоги парижского чемпионата. Хотя, как отмечалось, наши штангисты и подняли больше килограммов, чем американцы, однако в официальном командном зачёте уступили им. В "Вечерней Москве", например, телефонный разговор с Парижем по завершении чемпионата занял столько же строк, сколько и соседняя заметка о находке в районе подмосковной станции Переделкино берцовой кости мамонта.
Известный хоккейный тренер Анатолий Тарасов в своей книге "Совершеннолетие" счёл нужным отметить следующее:
"Наш спорт выходил тогда на международную арену, расправлял свои могучие крылья. Но было в то время в нашем спорте одно жестокое правило: проигрывать зарубежным соперникам было нельзя. Существовало довольно авторитетное "мнение", что это в корне подрывает наш престиж... что, победив фашизм, выиграв войну, мы не имеем права проигрывать в спорте..."
Но уж снимки чемпиона мира Григория Новака и хвалебные слова в его адрес появились, конечно, во всех газетах. И до сорок восьмого года — до побед на мировых чемпионатах Марии Исаковой и Михаила Ботвинника — Новак оставался вне конкуренции.
На приёме в нашем посольстве, данном в честь участников чемпионата мира, фоторепортёры парижских газет не упускали Новака из кадра: он произносит тост, он обнимается с Феррари, он чокается с Дэвисом...
Ему нравилось фотографироваться с Дэвисом — темнокожий, в ослепительно белом костюме, тот выглядел очень эффектно. Они много раз чокались, и к концу приёма огромный американец уже слегка пошатывался, а маленький Новак был, что называется, ни в одном глазу.
Этот трюк с подменой бутылки водки бутылкой воды был им давно отработан. Чтобы не выйти из образа, чтобы поддержать широко бытовавшее представление, что Новаку всё нипочём, он был готов исхитряться как угодно. А тогда на приёме он не мог позволить себе никаких излишеств — готовился взять реванш за то курьёзное раздевание на сцене дворца Шайо. И действительно, уже через несколько дней, участвуя в показательных выступлениях сильнейших штангистов мира на парижском велодроме, он уверенно выжал 130 килограммов и, не сбрасывая ботинок, спокойно встал на весы.
В те дни конца октября сорок шестого года Новак сделался чуть ли не самой популярной личностью в Париже. Потом он всегда рассказывал, как непринуждённые француженки, узнавая его на улице, принимались сразу же целовать его и как он поднимался на Эйфелеву башню весь в губной помаде.
А однажды к нему в отель, чтобы засвидетельствовать своё восхищение, явился тот самый Шарль Ригуло, рекордную гирю которого Новак выжал в тренировочном зале. Чемпион парижской Олимпиады 1924 года (Ригуло выступал тогда в весе Новака), он и в свои сорок три года оставался кумиром нации. Он был славен и как мотогонщик, и как боксёр, а уже после войны, занявшись кетчем, начал доказывать, что равных ему в Европе нет и в этой жёсткой борьбе. Фильмы с участием Ригуло имели полные сборы, он пробовал себя даже на театральной сцене.
Ригуло пригласил Новака в варьете, где он выступал в ту осень с номером, имевшим шумную рекламу в Париже. Увидев, как непринуждённо, словно это ему ничего не стоило, Ригуло удерживал на ладони вытянутой руки свою танцующую партнершу, Новак не мог не восхититься такой работой. Ригуло расчувствовался и подарил Новаку кольцо с печаткой, на которой были изображены гиря и подкова. "Сила силой,— сказал Ригуло Новаку,— но надо, чтобы было ещё и немного счастья".
Шесть последующих лет Новак оставался непобедимым, непревзойдённым, недосягаемым и всё такое прочее.
Окажись сегодняшний спортсмен на такой высоте, он бы частенько наведывался в наши дома — рассказывал бы нам о своём новом рекорде в программе "Время", ободряюще улыбался бы нам из-за столика новогоднего "Голубого огонька", пребывая в одной компании с желанными нам знаменитостями.
Новак же, чтоб обрести публичность, стремился устанавливать свои мировые рекорды непременно на многолюдных стадионах, а зимой — на арене цирка. Он мог пригласить на свою атлетическую "премьеру" Леонида Утёсова, как и тот, в свою очередь, постоянно приглашал Новака на свои новые программы. Да и с другими, как широко признанными, так и восходящими кумирами тогдашнего зрителя — Лидией Руслановой и Рашидом Бейбутовым, Клавдией Шульженко и Марком Бернесом, Аркадием Райкиным и Юрием Тимошенко с Ефимом Березиным — Новак был в одном ряду популярности.
И Новый год он обычно встречал в их компании — в Центральном доме работников искусств. Сцена этого дома была его сценой: поёт, допустим, Козловский, с куклами работает Образцов, а затем выходит Новак и, сбросив пиджак и шурша накрахмаленными манжетами белой сорочки, проделывает всякие трюки с рекордного веса штангой, говоря, что это доступно каждому, стоит только заняться — но не скрывая, впрочем, что он, Новак, всё равно будет сильнее всех...
Он любил сидеть во главе стола, окружённый друзьями и почитателями. Дом его славился щедрым столом. Сам же Новак, уверяя, что может выпить сколько угодно, умел не сжигать себя в застолье. Домом — а поначалу лишь комнатой, хотя и на улице Горького — он обзавёлся уже после того, как стал чемпионом мира. А до Парижа Новак обитал с женой и маленьким сыном в бывшей женской раздевалке Дворца спорта "Крылья Советов" (там было не до дружеского застолья, но в любой вечер он мог зайти, как в свой дом, и в шумную "Аврору", и в пряный "Арагви").
Он приехал в Москву в сорок четвёртом, после досрочной демобилизации, и был доволен, что нашлось хоть такое жильё. Досаждали крысы, и было холодно, но Новак отличался редким жизнелюбием. Надевал телогрейку и брался за гриф штанги. Если не было света, то рядом стояла жена со свечой. Ожидая, пока будет оборудован тяжелоатлетический зал, Новак тренировался в коридорах, к огорчению директора постоянно "делая дырки" в паркете. Этот зал для штангистов — зал Новака — был открыт в "Крылышках" ещё до Парижа, и он считал, что не особо лукавит, рассказывая французским журналистам, что для подготовки к чемпионату мира в его распоряжение был предоставлен целый Дворец спорта.
Мировые рекорды Новак бил так часто, что стоило ему иной раз слегка оступиться, как это порождало самые немыслимые, фантастические объяснения. Истории, особенно лихо придуманные, ему нравились, и со временем он уже сам рассказывал, что именно так и было.
Мне Новак, например, рассказывал, как однажды, когда он устанавливал очередной мировой рекорд, гриф штанги... разлетелся у него в руках. Явно подразумевалось, что он сжимал стальной гриф с настолько нечеловеческой силой. Я удивился, может ли такое быть? А он посмеивался — мол, такое случается лишь раз в жизни.
О том, что случилось на самом деле, мне рассказал уже Михаил Аптекарь, который возглавлял в тот день судейскую бригаду. Аптекарь — одна из самых ярких личностей в нашей тяжёлой атлетике. Фронтовое ранение не позволило ему особо отличиться как спортсмену, и он стал известным судьёй и тренером. И собрал у себя в Подольске самый основательный в мире архив по истории тяжёлой атлетики. Хотя Аптекарь, как и все люди его поколения, преклонялся перед невиданной силой Новака ("Мы вернулись с войны: усталые, израненные, а тут такая сохранённая сила — и победы, но уже в мирной жизни победы"), однако беспристрастность судейства ставил превыше всего.
Аптекарь рассказал, что Новак в тот раз, зафиксировав вес, захотел покрасоваться и опустил штангу не на помост, а за голову, и из-за головы снова выжал её, а затем так небрежно бросил, что гриф этой нарядной хромированной штанги, сделанной славным мастером Кошелевым, действительно разлетелся. И поскольку Новак не выполнил команду: "Опустить штангу" — Аптекарь не счёл возможным зафиксировать мировой рекорд. Вот и вся история.
А в другой раз Новак вышел для побития мирового рекорда на помост, установленный на гаревой дорожке стадиона "Динамо" прямо перед правительственной ложей. Это было в конце июля 1947 года, во Всесоюзный день физкультурника. Он решительно взял штангу на грудь, но не смог поднять её дальше и бросил.
Радиорепортаж, который вёл Вадим Синявский, транслировался и на стадион. И едва Новак начал выжимать штангу от груди, Синявский произнёс: "Вес взят." Стоило ли упрекать его в поспешности? Ведь если Новак брался за гриф штанги, то вес просто не мог быть не взят. Так было всегда. А уж на этот раз, когда в правительственной ложе сидел сам Сталин...
Конферансье Борис Петров, один из ближайших друзей Новака (ещё мальчишками в довоенном Киеве они вместе бегали в цирк), который был в тот день на "Динамо", утверждает, что, когда Новак взял штангу на грудь, Сталин снял фуражку и даже заинтересованно привстал, что повергло Новака в растерянность, — вот штанга, мол, и прилипла к его груди. Затем, по словам Петрова, Новак попросил увеличить вес на полкилограмма, сделал круг по гаревой дорожке стадиона и поднял этот вес в своём лучшем стиле — "выстрелил".
Новак любил вспоминать эту историю — и в компаниях, и публично. Мне, во всяком случае, Новак говорил, что он мог, конечно, допустить техническую ошибку и тут же её исправить, но испытать растерянность — в чьём бы то ни было присутствии — на помосте не мог. Другое дело, что в тот же вечер на приёме в Кремле, когда ему сообщили, что следующим, после борца Коткаса (тот только что стал чемпионом Европы), произносить тост будет он, им действительно овладела растерянность — о роли артиста разговорного жанра он ещё даже не помышлял, — и он выронил свой бокал, что не осталось без последствий для брюк маршала Рокоссовского. Тут Новак делал глубокую паузу, а затем, светлея лицом, вспоминал, как Рокоссовский сказал ему с улыбкой: "Вот вам и силач! Днём уронил штангу, а теперь — бокал..." И ободрённый этой улыбкой и этим великодушием, Новак овладел собой и смело направился к микрофону... А на стадионе, по словам Новака, его больше всего беспокоило, что он подвёл своего друга Вадима Синявского, надо было спешно его выручать, что он и сделал, естественно...
Судьей тогда на стадионе "Динамо" был тот же Михаил Аптекарь. Его комментарий вновь ставит всё на свои места. Новак сорвал первую попытку, поскольку плохо взял штангу на грудь — надеялся, что она пойдёт легче. Синявский действительно объявил, что вес уже взят, но Новак вокруг футбольного поля не бегал и полкилограмма на штангу не добавлял. Он быстро собрался и теперь уже на самом деле "выстрелил". Все зрители долго ему аплодировали. А Новак вдруг прыгнул с помоста на футбольное поле и начал восторженно кувыркаться. Потом прямо к помосту выкатили подаренный Новаку мотоцикл, который и увёз его вместе с рекордной штангой, положенной поперёк коляски.
А если уж Петров убеждён ныне, что видел, как Новак, настраиваясь на второй подход, сделал круг по гаревой дорожке, то какие же легенды были порождены миллионами поклонников Новака, которые видели произошедшее, жадно внимая магическому голосу Синявского?
Новак так высоко поставил себя, что одно-единственное поражение (а какому спортсмену дано избежать поражения?) не могло не обернуться для него трагедией.
Рекорды мира он бил прежде всего в жиме, и до поры до времени этого было достаточно, чтобы никому не позволить к себе приблизиться. Но вот в Америке появился отнюдь не менее великий штангист Норберт Шеманский, который, не стремясь превзойти Новака в жиме, начал всё больше обгонять его в темповых движениях — рывке и в толчке. А лучшими результатами Новака в сумме трёх движений оставались результаты сорок шестого года.
И в 1952 году в Хельсинки, на нашей первой Олимпиаде, Шеманский убедительно победил Новака (оба они выступали уже в весовой категории 90 кг — полутяжёлый вес "потяжелел"). В том же году тридцатитрёхлетний Новак, правда, ещё раз улучшил рекорд мира в жиме, но это был его последний рекорд.
Новак лишился былого премьерства, и это повергло его в отчаяние, в исступление. И вскоре он ушёл в цирк, где многие годы яростно стремился (помнил пример Ригуло) сохранить былую славу — стремился по-прежнему выглядеть тем человеком, о котором рассказывали, что он мог перенести памятник Пушкину на другую сторону улицы Горького.
Борис Петров вспоминает, как в конце пятьдесят третьего года он пришёл к Новаку в ленинградский цирк. Они стояли за кулисами, а рядом готовили к выходу филатовских медведей. Новак предупредил Петрова, что один из медведей имеет довольно скверный характер и следует держаться от него подальше. Сам же Новак, не считая возможным опасаться какого-то там медведя, повернулся к нему спиной, и вскоре медведь, зацепив его лапой, начал к себе подтаскивать. Новак свирепо посмотрел на медведя и стукнул его кулаком по лбу. И, как рассказывает Петров, "заскучал" медведь, и случилась с ним сразу же "медвежья болезнь"...
А наутро Филатов пришёл к Новаку, ведя на цепочке тигрёнка, и сказал: "Гриша, если ты ещё раз тронешь моих медведей, я отпущу эту цепочку." Тут я, правда, подозреваю, что конферансье Петров не мог не выдать такую эффектную концовку.
Про Новака и медведей в цирке почему-то рассказывают особенно много историй. Например, дрессировщица Эльвира Подчерникова вспоминает, как её медведь, которому уже привязали ролики, вдруг сорвался с места и вкатился в гримуборную одной из акробаток, и Новак, не раздумывая, бросился защищать даму. В другой раз Новак помог дрессировщице совладать с кусающимся и царапающимся гималайским медвежонком. Новаку тоже досталось, пока он скручивал медвежонка, и он сказал Подчерниковой обиженно: "И от такого ничтожества терпеть такие оскорбления! Нет, дрессура не по мне..."
Таковы цирковые отголоски былой легенды о Новаке — да, былой, ибо легенда эта завершается с его переходом с помоста на манеж, где он долго и успешно работал в силовом жанре (с 1962 года вместе с сыновьями Аркадием и Романом), был удостоен звания заслуженного артиста РСФСР, словом, вроде бы был на виду.
Но на манеж он выходил неизменно с лентой, в центре которой красовалась его медаль чемпиона мира. С годами — уже в образе дяди Гриши, — по-прежнему козыряя своей чемпионской медалью, Новак начал прочувствованно добавлять: "Старушка моя..."
С сыновьями в цирке
Комментариев нет:
Отправить комментарий