Одним из главных героев нового романа писателя Льва Кассиля является феноменальный, старый русский цирковой борец-профессионал Артем Незабудный, невольно оказавшийся в первые годы Октябрьской резолюции вне родины и в течение долгих лет вынужденный вести жизнь эмигранта. Бывший шахтер, человек, вышедший из недр народа, он всю жизнь стремился вернуться домой, но несчастно сложившиеся обстоятельства мешали ему осуществить это намерение. Одной из непреодолимых, как казалось Незабудному, причин была подозрительная история, связанная с утраченным им кубком «Могила гладиатора». История эта в глазах чемпиона отягчала его вину перед народом. Однако Незабудный все же возвратился на родину, в маленький шахтерский городок, надеясь в конце концов вернуть веру и дружбу своих земляков. Печатаемый отрывок представляет собой один из заключительных эпизодов романа.
Было уже очень поздно, да и погода стояла не для гостей. Поэтому Артем Иванович удивился, когда дежурный по общежитию, отдавая ему ключ от комнаты, сказал, что кто-то его дожидается. И действительно, в коридоре со стула под фикусом, у окна в стал навстречу Артему Ивановичу какой-то незнакомый человек со шляпой и небольшим чемоданом в руках,
— Товарищ Незабудный? — спросил пришелец и тут же сам себе ответил: — Впрочем, сомневаться не приходится и без паспорта. Добрый вечер. Разрешите? Я к вам.
Извините за позднее время, но есть кое-какие обстоятельства, из-за которых приходится спешить. А если интересуетесь документами — пожалуйста. — Он полез рукой за отворот пиджака.— Я из органов безопасности.
Это был очень худой, смуглый, гладко выбритый, уже немолодой человек со сдержанным и внимательным взглядом из-под толстых очков.
Артем Иванович пригласил его пройти в свою комнату, указав на кресло у стола. Сердце у него тревожно заныло.
— Разрешите поблагодарить вас за доверие, Артем Иванович, — сказал незнакомец. — Спасибо, что вовремя поделились с нами.
Незабудный настороженно смотрел на него, ничего не понимая.
— Хорошо, что тогда адресок нам сообщили. Пригодился. Правда, адрес переменился, поближе стал. В Западном Берлине, не в Париже. Словом... что тут долго тянуть, — гость поправил очки и взглянул в упор на Артема. — Привет вам от господина... уж не знаю, как его называть — пан, или месье, или гер-р... Ну, словом, от известного вам Зубяго-Зубецкого. Хотя лучше бы сказать про него: подлюго-подлецкого. Вот эта посудинка вам знакома? — вдруг весело спросил он, нагнулся, ловким движением раскрыл свой чемоданчик
и поставил перед замершим Артемом на стол кубок с гладиатором и оливиновой чашей.
— Нашли? — спросил Артем, решив было, что незнакомец разыскал пропавший из школы кубок. Но тут же увидел, что и меч и плита со щитом над углублением, изображавшим могилу, и рука, вздымающая чашу, — все на этом кубке повернуто не так, как на кубке, подаренном школе, а в обратную сторону. И Артем с ужасом понял: перед ним та самая ваза, с которой ему пришлось когда-то столь постыдно, хотя и невольно расстаться. Его охватило душное смятение. Становилось трудно дышать. Колющая боль прошла из левой стороны груди через плечо в руку, рука как бы онемела, а потом заныла противно. Он смотрел на пришельца. Откуда у него этот кубок, который пришлось отдать в ненавистные руки чуть ли не двенадцать лет назад? Чаша его срама. Сейчас придется испить ее до дна...
— Ну принимайте напарницу, — продолжал гость, показывая на принесенный им кубок.
Артем молчал, с трудом и шумно переводя дыхание, слепо шаря рукой по левой стороне груди.
— Да вы напрасно волнуетесь, Артем Иванович. Совершенно зря тревожитесь, — успокоил гость, — чего вы себя терзаете?
Абсолютно ни к чему. Мы же ни в чем дурном вас никогда и не подозревали. Жизнь ваша нам хорошо, доподлинно и во всех подробностях известна. Человек вы знаменитый, писано о вас и переписано.
— Врали много, — выдохнул Артем.
— Да, верно, кое-что и прифантазировали. Это мы тоже знаем. Тем более что я сам большой любитель, можно сказать, ваш болельщик. Я еще и Поддубного на ковре застал, правда, уже видел глубоким стариком... И захват ваш с суплеса когда-то отрабатывал. Там ведь и называется: захват Незабудного... Ну, сейчас не о том речь. Извините, что в такой поздний час побеспокоил, но дело чрезвычайно срочное, совершенно неотложное, нельзя ни часа терять. Итак, мы уже с этим вопросом несколько задержались.
— Товарищ из органов, — хрипло сказал Артем Иванович, — верьте слову, чести моей верьте!.. Ведь это же тогда как вышло! Вы, конечно, не поверите, но ведь это как получилось...
— Артем Иванович, я же сказал, что нам все известно. Мы давно все детали установили. Хотите, я вам сам вкратце изложу.
Только давайте поспешим, а то время не ждет. Ну, если я в чем-нибудь ошибусь, вы меня уж извините и поправьте.
И гость рассказал, иногда с немного вопрошающей хитроватой усмешкой вглядываясь в лицо смущенного Артема, как все это произошло пятнадцать лет назад с памятным кубком «Могила гладиатора».
...В те дни Артем Незабудный оказался застигнутым военными событиями в одном из районов Северной Италии, в маленьком городке виноградарей и рабочих газовой промышленности, Альфонсинэ. В нескольких десятках километров от Болоньи. Гитлеровцы, оккупировавшие район, который был одним из самых неукротимых очагов итальянского Сопротивления, устроили в Болонском цирке чемпионат французской борьбы. Они стремились задобрить население, развлечь его. На арене цирка подвизался один из известных в те годы германских борцов, Зетпп Гегенхаммер. Переезжая из города в город, он бросал одного за другим своих противников на обе лопатки. Но о нем ходила не только спортивная, а кое-какая и другая, недобрая слава. Передавали, что он связан с гестапо, с отрядами карателей и сам в часы досуга ведет с пристрастием допросы арестованных, не стесняясь использовать для этого свою чудовищную силу.
Каждый раз перед его выходом на манеж арбитр говорил, что Зепп Гегенхаммер является непобедимым чемпионом, положившим на обе лопатки всех знаменитых борцов мира, в том числе и русского колосса «Человека-Гору» Артема Незабудного. В один из последних дней чемпионата хвастливый фашист вызвал любого желающего из публики побороться с ним на крупный денежный приз, Артем, давно уже к тому времени оставивший манеж и прозябавший в неизвестности, кое-как перебиваясь уроками гимнастики и борьбы в одном из пригородов Альфонсинэ, услышал, что наглый гитлеровский чемпион хвастается, будто бы он в свое время уложил на обе лопатки и Артема Незабудного. И в старике взыграл прежний его озорной вольный нрав, тот нрав, что заставлял его скупать на базарах полушубки и, поставив свое тавро на полях, раздавать их беднякам, спаивать за свой счет целые города, нанимать целиком всю извозчичью биржу у вокзала или пристаней, чтобы приехавший чванливый импресарио добирался до цирка пешком. Он нею ил теперь отправиться в Болонью и проучить фашиста.
— Зря вы это напридумали себе, синьор Незабудный, — говорил тогда ему Пеппино Рутти, старый массажист. — Чего вы не видели в болонье?
— Тебя забыл спросить.
— Нет, правда, зря вы это делаете, не советовал бы.
— Тебе за советы не платят. Ты знай свое дело. Мни крепче. Понимал бы ты по-нашему, по-русски, я бы тебе так сказал:
мни, да о себе не мни. Да не поймешь ты.
— Нет, я просто говорю свое мнение, синьор Артем.
— А к чертям со своим мнением ты не хочешь пойти?
— Чертям на мнение честного человека наплевать. На то уж они и черти, синьор, но прошу прощения, я бы на вашем месте...
— На моем месте ты бы уже выгнал вон того, кто пристает со своими советами.
— Нет, я просто не хочу, чтобы вас схватили.
— Вот что они схватят! — И Незабудный сложил из своих толстых пальцев и сунул под нос старому массажисту фигу, по форме и объему смахивавшую на большую носатую карнавальную маску.
Конечно, силы прежней у Артема Ивановича уже тогда не было. Дело выглядело рискованным. Да и сердце пошаливало, чего доброго, могло и сдать. Но былая богатырская удаль и прежнее неукротимое озорство, с которым и сам он не мог часто справиться, вдруг пробудились снова в Артеме и взяли свое. Он уже накануне съездил в Болонью и сходил в цирк, чтобы присмотреться к немецкому борцу, определить примерно на опытный глаз свой возможности противника, оценить его силы, подметить слабости. И в воскресенье, когда Зепп Гегенхаммер назначил вечер «открытого ковра», то есть предложил бороться с ним любому желающему из публики, он неожиданно встал на галерке, где сидел в уголке, подняв воротник пальто, встал во весь свой гигантский рост, уперся затылком в потолочину купола, в черной маске, закрывавшей его лицо и голову от шеи до макушки. Это стало видно, когда великан снял шляпу, размотал шарф и опустил воротник пальто.
Цирк загудел, все стали подниматься, оборачиваясь, поглядывая наверх. Но когда он спустился по проходу амфитеатра и вышел на манеж, исполин в черной маске, зрители решили, что это очередной трюк, столь обычный для профессиональных чемпионатов. Видно, содержателю турнира надо было еще продлить чемпионат и чем-то привлечь публику. Ну что же, спектакль так спектакль!.. Все лукаво перемигивались. Арбитр австриец вышел на середину манежа навстречу Незабудному и предложил назвать себя, сообщить свое имя хотя бы жюри, гарантируя ему тайну, если только инкогнито маски не будет раскрыто Гегенхаммером, когда он положит неизвестного борца на обе лопатки и побежденный по правилам должен будет назвать себя публике.
— Смотрите, смотрите, как он здорово играет свою роль, ловкач! — говорили в публике.
— Оба они ловкачи, знаем мы эти номера.
Но Артем категорически отказался сообщить свою фамилию членам жюри и арбитру. В противном случае он не желал бороться. И, хорошо зная цирковую публику, он, решительно повернувшись, зашагал с манежа. Но тут уж зрители, чувствуя, что дело идет всерьез, закричали, затопали, поддерживая его и требуя, чтобы жюри разрешило неизвестному борцу в маске бороться инкогнито.
Гегенхаммер, с независимым видом прогуливавшийся до этого по кругу манежа, поигрывая мускулами, взглянул на гигантскую фигуру замаскированного соперника, сперва несколько струхнул, но делать было нечего. Надо было принимать вызов.
Артем зашел за занавеску, отделявшую арену от прохода к конюшням, разделся и вышел обратно на манеж. И весь цирк, от стола жюри до последних рядов галереи, ахнул от восторга, увидев еще сохранившиеся атлетические пропорции и грандиозные стати тела подлинного Геркулеса. Все было соразмерно в нем, все исполнено повелительной мощи и грозной, мужественной красоты. Все говорило о силе необыкновенной. Конечно, время прошлось по фигуре атлета, немножко размыло линии, но еще был четок рельеф мышц. И когда Незабудный повел плечами, легонько разминаясь, слегка тряхнул кистями рук, проступили под кожей могучие связки, напряглись, покатились, вздуваясь и опадая, бугры невообразимо громадных мускулов. Сила светилам, гасла и вспыхивала снова, перебирая сухожилия, играя в мышцах, как играет и переливается изнутри скрытым огнем хорошо отгрананенный камень.
Еще накануне Артем, присмотревшись с галереи цирка к будущему своему противнику, определил кое-какие слабые стороны его. Заметил, например, не совсем разумную и неточную позицию в стойке, зато оценил большую силу грифа и короткой шеи Гегенхаммера. С «моста» его было не сломить. В партер лучше не переводить. Вернее было брать его в стойке на прием.
И теперь, сделав свой знаменитый захват, из которого никто пока еще не вырывался у Незабудного, он на двенадцатой минуте приемом через бедро бросил немецкого чемпиона на ковер и с рывка прижал его вплотную обеими лопатками к ковру, продержав в этом положении лишнюю минуту для верности, так как увидел, что арбитр бегает вокруг, присаживается на корточки, ложится ничком, но не спешит дать решающий свисток. Но, в конце концов арбитру пришлось свистнуть. И можно себе представить, как были довольны зрители и смущены устроители чемпионата.
— Да, представить себе даже нелегко, что это было, — рассказывал Артему его ночной гость. — Известно нам, Артем Иванович, что когда попробовал арбитр заставить вас назваться, так вы крикнули что-то вроде: «Троюродный прадедушка Артема Незабудного, того самого, которого ты сроду тоже не клал».
...Да, так и было. Отказавшись от приза, пренебрежительно швырнув деньги на стол жюри, Артем покинул тогда манеж. У выхода его пытались схватить эсэсовцы. Но публика, уже хлынувшая из всех галерей, не дала. Она уже окружила великана-атлета в черной маске. Люди подняли себе на плачи его колоссальную фигуру, оттеснили гитлеровцев, а Артем скрылся в темноте. Публика долго шумела возле цирка, довольная, что неизвестный борец так проучил развязного фашиста. А один из любителей тем временем отвез на своей машине Незабудного в Альфонсинэ,
— Тут вы затем допустили, конечно, одну ошибку, — продолжал свой рассказ гость. — Вам бы надо было немедленно покинуть свой городок. А вы, видно, решили, что можете остаться неузнанным.
— Да нет, занемог я тогда после схватки, — сказал Артем. — Силы-то уже прежней не было, а все-таки, поймите, это напряжение! Он же меня лет на двадцать пять моложе был, этот колбасник.
Да, он совершил тогда оплошность. И уже на следующее утро к нему в Альфонсинэ явился один из болонских эсэсовских начальников, которого сопровождал плюгавенький менеджер. Он когда-то возил Артема по Европе с другими борцами и вчера, сидя в публике, разом узнал и хватку чемпиона чемпионов и неповторимый прием, который назвался «захватом Незабудного», или «русскими клещами». Он и навел эсэсовцев на Артема. Чтобы замять скандал, происшедший накануне в цирке, скандал, о котором говорила вся Болонья, оккупационные власти теперь ставили перед Незабудным следующий ультиматум: Артем снова выходит под маской на матч-реванш со вчерашним противником и ложится под него на двадцатой минуте. Причем поражение должно быть полным — не по очкам. Чистое одновременное туше обеими лопатками. Никаких там разноименных перекатов! В противном случае господин Незабудный будет отправлен в лагерь смерти. Оказавшись побежденным на двадцатой минуте, Незабудный должен, по обычным правилам чемпионатов, снять с себя маску и назваться полностью. Бежать бессмысленно, он взят под наблюдение. Дом оцеплен. Если завтра на манеже бывший русский чемпион изменит продиктованным ему условиям — штрафной лагерь Сант-Арнаджелло... А что это такое, господин Незабудный знает, надо полагать.
— Вот тут, по-видимому, — продолжал свой рассказ тяжело дышавшему Артему незнакомец, — тут он, верно, и увидел у вас на столе ваши знаменитые призовые чаши «Могила гладиатора». И, должно быть, прихватил одну в качестве кубка завтрашнему победителю. И сказал при этом, что во избежание каких-либо дальнейших недоразумений вам придется подписать после поражения протокол и дарственную, передав кубок Гегемхаммеру... И тут вторая ошибка с вашей стороны. Надо было ни в коем случае не соглашаться. Силком, больного они бы вас на манеж не притащили. Надо было врачей потребовать...
— Да ведь я бы его с любого приема мог бросить, — заволновался Артем, прервав рассказчика. — Неужели не верите?
— Да нет, конечно, верю! — успокоил его гость. — Если бы не верил, так стал бы разговаривать с вами, сами посудите. Только вы немного мне должны помочь, если я не так что-нибудь себе представляю. Давайте по порядочку, по порядочку. На чем мы с вами, следовательно, остановились? Вот и хорошо, — продолжал гость. — Давайте теперь дальше по порядочку.
По порядочку... Хорошо сказать, по порядочку! Речь шла сейчас о самой темной и мучительной тайне, касалась самого больного.
—Так вот, — продолжал товарищ из органов. — Вы согласились тогда на условие.
—Да нет же! Ведь я и мысли не имел!.. — Артем стал приподниматься, опираясь на стул.
—Да вы сидите, не тревожьтесь, Артем Иваныч. Нам же в основном все известно.
Так все и было. Артем пообещал гитлеровцам, что ляжет на двадцатой минуте под Зеппа Гегенхаммера. А на самом деле он твердо решил на двадцать первой минуте припечатать фашиста к ковру, уложив его на обе лопатой, в момент, когда противник, согласившись на полный сговор, будет озадачен неожиданно продолжающимся сопротивлением Незабудного.
После вчерашней схватки, несмотря на болезненную усталость и недоброе томление в сердце, он уже, испытавший возможности противника и почувствовавший предел его сил, не сомневался в своей победе. Ну что же, пусть потом растравляются с ним. Но он при всей публике еще раз проучит наглеца. А после сам снимет маску с себя, и все люди пускай узнают, что русский чемпион чемпионов мира, «Человек-Гора» Артем Незабудный не продается и никогда не идет на сговор, если даже речь идет о самой жизни. Попробуй тогда, когда он снова победит и назовет себя, схватить его. Он обратится к публике, прося принять его под свою великодушную защиту.
В закрытой машине его доставили из Альфонсинэ в Болонью.
Цирк был переполнен в тот вечер, как никогда. Приз «Могила гладиатора» поставили на столик жюри, где скрестились трехцветные итальянские флаги и нацистские флажки со свастикой. Уже перед выходом на манеж Apтем Иванович стал с тоской прислушиваться к тому, как странно ведет себя в этот вечер его сердце. Оно будто разбухло и толкалось уже не только в груди, но и в темени и словно рвалось в окончания пальцев и вообще куда-то вдруг проваливалось к чертям.
И пол, когда он шел к выходу на манеж, становился как будто мягким, как мат. Ноги не ощущали его твердости, и от этого приторная слабость как бы размягчала колени.
Надо было решать схватку быстро. Незабудный чувствовал, что надолго его сегодня не хватит. Продуманный накануне план уже не годился... Следовало сразу взять фашиста на прием, тем более что противник не ждал настоящего сопротивления. Да, взять на добрый прием, скажем, на мельницу, перекрутить Гегенхаммера в воздухе и припечатать к ковру. Но, видно, фашист был не из простачков. Сговор — сговором, а он знал, с кем имеет дело. С таким грозным противником, какой скрывался под черной маской, надо было держать ухо востро. Он, верно, наслушался о разных чудачествах и многих странностях Незабудного, ставивших не раз в тупик самых опытных спортивных воротил. Вряд ли, конечно, пойдет человек на верную смерть, но все же неизвестно, что может прийти в упрямую голову этого сумасбродного русского медведя.
На третьей минуте, после того как борцы, нагнувшись, перехватывая друг друга за руки, хлопая ладонями по шеям, походили немного по центру ковра, Незабудный попытался захватить противника и вскинуть его. Однако Гегенхаммер сумел ускользнуть, вывернулся и, растопырив руки и ноги, всей своей огромной тушей, как черепаха, плюхнулся на ковер животом вниз. Незабудный пытался ключом повернуть его, но понял, что сегодня, когда он борется второй вечер подряд, ему уже не под силу заставить молодого тяжеловеса перевернуться на спину.
Он дал возможность Гегенхэммеру вскочить, и он снова они некоторое время боролись в стойке, и опять пытался Незабудный подловить на прием противника. Но тот, верткий и, как это хорошо почувствовал Незабудный, до отказа налитый молодой силой, каждый раз уходил из захвата. Цирк то ревел, то затихал. И Незабудному начало казаться, что сердце у него то стучит оглушительно, то замирает, делается почти неслышным. Какая-то странная рыхлость ощущалась в коленях, он уже перестал доверять своим ногам и уже дважды давал перевести себя в партер, чтобы немного отдышаться. А Гегенхаммер применил самые жестокие приемы, чтобы заставить Неэабудного перевернуться на спину. Он с размаху притирал свои толстые локти к нагруженной шее, выпиравшей из-под краев черной маски. Этот прием, называемый «макаронами», заставляет находящегося внизу борца опустить шею и облегчает захват «ключом». Гегенхаммеру удалось протиснуть свои руки под мышками у Незабудного и сплести пальцы у него на затылке, проводя так называемый двойной нелъсон. И обычно неуязвимый, специально подставлявший свою неохватную шею под все эти приемы, Незабудный на этот раз почувствовал, как от каждой «макароны» и от страшного жима у него что-то вколачивается в темя и в виски. Воздух вокруг плотнел, становился, как вата, лез кляпом в рот. Подкатывала густая тошнотная муть. Голову словно обматывало мягким коконом. И сердце все проваливалось и проваливалось куда-то, и только после двух-трех судорожных вздохов открытым ртом Артем чувствовал, что оно неуверенно возвращается на свое место, заявляя о себе пронзительной болью в груди.
Он уже почти машинально сопротивлялся фашисту. Гегенхаммер мог в любую минуту положить его. Но немец хвастался по радио во всеуслышание и сообщил в вечерние газеты, что уложит человека в маске ровно на двадцатой минуте — не раньше, не позже, И теперь он нарочно тянул время, ведя уже игру с полуобессилевшим Незабудным.
А тот с каждой минутой чувствовал, как все глуше и вкрадчивее облекает его всего в какую-то душную мякоть.
Потом все кануло в темноту.
Когда Незабудный пришел в себя после полуминутного обморока, все оставалось по-прежнему ватным и глухим. Все — кроме одного никогда еще не испытанного ощущения: ощущения неуступчивой, уже вконец безнадежной твердости под лопатками. Еще не совсем понимая, что произошло с ним, Незабудный почувствовал то, чего никогда не ощущал на арене, — жестокое касание ковра к обеим своим лопаткам. И он понял, что впервые в жизни побежден.
Он стал подниматься, опираясь на руку и колено. Икота сотрясала его грудь, билась в подвздошной впадине. Странная, душевыматываюшая икота. И он, вдруг понял, что это подступают рыдания. Словно в тумане он встал, думая о том, как хорошо еще, что маска скрывает слезы, которые текли под ней по щекам, Он поспешил вытереть их, сдирая с себя душившую черную ткань маски, обнажая лицо, подставляя его позору, уже в открытую. И сквозь низвергавшийся на него со всех кругов циркового амфитеатра рев смутно услышал, как арбитр австриец объявил:
— Под черной маской боролся бывший пятикратный чемпион мира, непобедимый чемпион чемпионов, кампиониссимо, известный русский борец Артем Незабудный. Это первое его поражение в жизни. По условиям сегодняшнего поединка, он отдает господину Зеппу Гегенхаммеру свой памятный уникальный приз «Могила гладиатора», в чем сейчас на ваших глазах и распишется в дарственном акте, скрепив своей подписью этот исторический момент.
Неистово колотили в мясистые ладони эсэсовцы, заполнившие добрую половину цирка, орали что-то.
Но сверлу, с галерки, из проходов амфитеатра, где сгрудились зрители, прорывавшиеся к арене, ринулся оглушительный свист, обрушились крики:
— Блеф! Лавочка! Сговор! Подкладка!
На конюшню его!
— Это все штуки! Сколько тебе заплатили, ты, непобедимый? Под кого лег? Подстилка!
— Продажная шкура, почем тебя купили? За сколько теперь с требухой пойдешь, кампиониссимо?..
С трудом удалось полиции унять возмущенную публику. Артема на этот раз вывели через служебный ход. Теперь его надо было спасать от тех, кто вчера стеной вставал на его защиту. Нельзя было оставлять его с толпой возмущенных людей, которые считали, что русский борец лег под фашистского чемпиона по условиям определенного сговора. Публика была уверена, что и вчерашнее все было просто-напросто трюком.
— Да, вот в том-то и дело, — объяснял своему гостю Артем Иванович, — вы это понять должны...
— А мы и поняли, как надо, — отвечал гость.
— Ведь я и по сей день не знаю, как обратно добрался, просто, не помню. Очнулся утром, а гляжу, уже вокруг меня больничные стены. Как меня туда отправили, до сих пор не ведаю. Нашлись-таки добрые люди. И ведь понимал я уже тогда, что все думают, будто это я нарочно лег, подкладку сделал под фашиста. А у меня, верьте слову, и правда не хватило сил. Сердце меня подкузьмило. Он меня чисто тушировал, чистый был бур. Молодой, двадцать пять лет разница, а все думали, что это шике —
нарочно я лег. Да разве я бы испугался. Да я бы его, будь я а своей форме, с первого приема бросил.
Он опять разволновался и хотел встать, но осел тяжело на стуле.
— Да сейчас-то уж ни к чему волноваться, — успокоил его гость. — Об этом мало кто и знает. Вы же к тому времени, извините, с манежа уже ушли. Ну, кое-что, правда, было в гитлеровских газетах. Так ведь не тем люди тогда жили, Артем Иванович.
Смертная борьба шла более чем на половине земного шара. Кому уж тут какое дело было до того, что во французской борьбе в каком-то итальянском городишке положили на ковер бывшего чемпиона мира. Да и не верили те, кто читал, что на самом деле это был тот самый знаменитый Незабудный, Ведь о вас столько всегда слухов ходило, столько врак всяких. И хоронили вас, и воскрешали, и снова обратно в землю зарывали, и под вашей маркой другие борцы работали. Всяко бывало. И вы придумали себе сами эту муку, навалили на свою жизнь и не решались вызволить себя из-под нее. Не очень-то умно. Так ведь, Артем Иванович?
Конечно, все так и было, как говорил гость. Но тогда, в те горькие годы, простодушный Артем — человек чести и рыцарского отношения к спорту — принял происшедшее с ним как страшную непоправимую катастрофу, безнадежно опозорившую его под старость. Потом он стал постепенно и сам убеждаться, что мало кто знает об этой истории. Он не рассказывал про нее и в своих мемуарах, которые, правда, за него целиком написал один ловкий французский журналист, хорошо на этом заработавший и купивший права на переиздания у очень нуждавшегося в то время Незабудного.
Верно. Так и было дело. И обо всем этом «товарищ из органов» рассказал Артему с такими деталями, что старик только рот разевал и изредка помаргивал.
— Дорогой вы мой человек, и как же вы все это раскопали, вызнали до точности? — спросил Артем у гостя. — И можно мне, коли уж так у нас с вами разговор пошел, еще один вопросик вам задать?
— Хоть десять.
— Это вы что же, просто так сразу поверили мне, что я тогда не по сговору, не по принуждению?.. Да меня бы никакая смерть не испугала, если бы я сам устоял. Но вот не выдержал. А как вы до всего дознались?
Гость с немножко виноватым видом улыбнулся, почесал пальцем висок, поправил очки, постучал по их дужке.
— Да откровенно говоря, Артем Иванович, дело наше такое, что верить мы должны, а проверять обязаны. — Он развел руками и с лукавинкой подмигнул в полглаза хозяину.
— Дело это было не совсем понятное,
хотя, конечно, никто не сомневался, что на оговор с фашистами вы не пойдете. Мы же вашу биографию, я уже вам говорил, давно изучили. Биография сложная, но грязи на ней нет. Но вот когда вы вернулись и сведения драгоценнейшие дали о Григории Тулубее, наши товарищи из комитета ветеранов войны стали интересоваться подробно, списались с друзьями из АНПИ — Национальной ассоциации партизан Италии.
Много интересного и нового узнали о том, какие подвиги совершал ваш Богритули этот самый, то есть Григорий Тулубей. И тут нашелся один врач, итальянский патриот. И он сам, понимаете, даже без нашего запроса, услышал, что дело идет о Богритули —Тулубее, о том, как вы его из-под носа патрулей унесли к себе...
— Джузеппе Саббатини? — изумился радостно Артем.
— Совершенно точно. Это вы его тогда приводили к раненому Тулубею перевязывать. У него у самого двое сыновей в Сопротивлении погибли. Он же вас тоода и в больницу к себе после вашего поражения... ну после той, словом, истории в цирке, доставил, И сделал рентген вам и кардиограмму. Предусмотрительный человек, все понимал. И недавно передал в АНПИ все эти документы и снимки. Видно по ним, что в тот вечер куда уж вам было на ковре выступать! Гиблое дело! Как это еще вы там, на манеже, совсем не остались... Это просто чудо. У вас состояние было предынфарктное...
Артем слушал его, распираемый благодарностью и в то же время чувствуя, как сваливается с него чудовищная тяжесть, которая давила его все эти годы.
— Ну, а это как нашли? — он мотнул головой в сторону кубка, стоявшего на стола.
— Да те же итальянские партизаны. Спасибо им, нам доставили. Этот же ваш Зепп, как его?.. Пешком через фамилию не пройдешь! Зепп Гегенхаммер, ведь с гестапо путался. С карателями у нас на Украине побывал. И везде с собой возил этот кубок. Все хотел авторитет себе перед нашими поднять. Вот, возможно, тогда Тулубей его и видел где-то на допросе, когда он к ним в лапы попался раненым. Но допустить можно еще один вариант. Тут еще пока сведения проверяются. Полагают, что тот отряд итальянских партизан, который покончил с карьерой господина Гегенхаммера, тоже был отрядом Богритули. А между прочим, именно тогда, когда с господином Гегекхаммером покончили, к партизанам и попался вот этот кубок. Ну, а сейчас Ассоциация партизан просила передать его вам. Вот у нас тут и письмо к вам имеется. Официальный документ.
Артем взял в руки длинный конверт с буквами АНПИ. Пальцы его не слушались...
Журнал "Советский цирк" Апрель.1960 г.
Любо.
ОтветитьУдалить